Слуга господина доктора

Между тем взаимность моей новой любви подтверждалась документально. Я послал Робертине письмо, написанное на простом, доступном ей языке. Сознаюсь, что это была самая трудоемкая эпистола в моей жизни. Скрывать интеллект – задача не из простых. Я старался писать нераспространенными предложениями, строить фразу без вводных и вставных конструкций, не осложнять модальными оттенками и проч. В конечном счете я, высунув язык, скостопорил примитивистское послание, каждое предложение которого было построено по схеме «подлежащее – сказуемое – прямое дополнение» . Было чему подивиться. Робертина откликнулась фабулезно безграмотным манифестом любви. Ее письмо и сейчас лежит передо мной, изрядно потертое, так как всякую ошибку в нем я покрыл поцелуями.

Письмо Робертины от 28 октября 1995

Здравствуй мой любимой и милой Арсик, – каллиграфическим почерком выводил любезный моему сердцу предмет, – С большой любовью к тебе обращается твоя любимая Лера «волчара» .

Арсек в первых строках письма хочю скозать что я тебя очень люблю и скучаю па тебе. Арсик получила твое письмо и незнаю как выразить свое восхищение тебе. Знаешь Арсик таких писем я никогда не получала где столько много любви, ласки и откровения, и солнечного света.

Арсек все что я думаю о тебе все на бумаге не напишош. Но самое главноя я хочю тебе скозать что так долго тебя искала на протяжение пяти лет и вот настал тот день 5 октября когда мы встретилися. Мой любимой Арсик я тебя сильно люблю как никово. Все эти встречи до тебя это просто были розвличения я некогда неково нелюбила потому что все это была непреднозначено для моего сердца. Знаеш Арсик я всегда боялася что вдруг мне просто недано Богом любить я всегда была какаята стекляная но теперь я понила что я осебе сильно ошибалася. Арсик тля тебя мое серца открыто и физически и духовна. Арсик сичас когда я сижу у себя дома я отебе думою с поминаю тебя твои глаза красивыи твои красивои мягкие ласковые губы. Арсик мой любимой дорогой хорошай извени меня если я написала что небуть нетак. Но все что я тебе написала все это от чистого сердца. Арсик знаеш в актебре месецы мы встретелися или виделися 18 раз все эти дни стобой я просто летала воблоках спосиба тебе большое завсе подариные встречи. Ну вот заканчивою свое письмо. Крепко тебя и нежно целую и обнимаю.

Досвидания. Твоя любимоя Лера или «волчара» .

(Автор продолжает) Почему я так умилялся слабоумием моей любовницы, задаешь Ты мне вопрос. Отвечаю. Не столько во сне, сколько в том сладостном состоянии, которое предшествует забытью, я в суровые годы пубертата фантазировал – хорошо бы у меня был брат идиот. Странно, конечно, что в моих мечтах это был именно брат, а не сестра или возлюбленная, хотя в прочих грезах наяву основная нагрузка ложилась на женские образы. Так вот этот брат идиот должен был обладать следующими конституциональными признаками. Во-первых, он должен быть абсолютно не способен к диалогу, желательно – вообще немой. Я бы с ним, конечно, говорил, и он даже что-то понимал бы в моих словах, даже, возможно, многое, но я никогда бы не знал наверное, насколько он проникает в суть говоримого. Разумеется, всех прочих, кроме меня, он бы игнорировал. Во-вторых, он не мог бы жить без меня – ни единой минуты. Если бы я паче чаяния отлучался куда-нибудь хоть на минуту, он бы впадал в буйство и я, краснея и извиняясь перед ошеломленной общественностью, должен был вернуться и успокоить его, что мне бы без труда удавалось. Наконец, он должен быть ошеломляюще красив – так, чтобы все локотки пообкусали, не имея такого дивного брата. Все бы заискивали перед ним, очарованные его красотой, а он бы никого просто не замечал. Только меня. Этот миф просуществовал со мной до последних лет – он несколько видоизменялся, приобретая все более реалистические черты. Уже взрослому, когда миф о брате идиоте всплывал из пассива памяти (это бывало по большей части в унылые месяцы осеннего сплина) мне приходилось придумывать обстоятельства, которые позволили бы мне обрести любимца моей души. Из семейных анналов мне было известно, что моя прабабка по женской линии бежала с любовником в Швейцарию, где следы ее затерялись. Я представлял, что мне приходит письмо из Фрибура или Лугано с уведомлением: меня разыскивает огромное состояние, нажитое швейцарской родней, во владение которым я могу вступить лишь в том случае, если возьму на себя попечение над идиотом братом. Странное дело, в своих грезах я никогда не называл его имени, хотя вполне мог прозвать его как-нибудь красиво. Имя было неважно.

Слабоумие Робертины органично вписалось в мифологическую парадигму моей жизни. Ее пол исключал возможность братских отношений, мы стали любовниками.

XII