Слуга господина доктора

Я устал улыбаться. У меня болело лицо. Я развернулся и стал шарить в сумке в поисках сигарет.

– Смотри, смотри, – толкнула Робертина Игоря в мою сторону, – какие у него плечи широкие...

Не знаю реакцию Игоря. Думаю, она была никакова.

– Ну что, Игорек, – сказал Толик, – сгонял бы ты за водовкой.

Тот встал.

– Деньги давайте, – сказал он.

– Ну что, – обратился Толик к Робертине, – деньги давай. Небось напутанила.

– Котярушка, – переадресовалась ко мне Робертина, – дай ты им денег, – взгляд у нее был понимающий, усталый, родственный, как у цыганки.

Я достал десятку.

Заметки на полях рукописи

22 мая 1997

Степа Николаев сказал, что Ты в запое. Рубашку ему облевал, потому Степа сегодня был в училище в Твоей – сине-полосатой из секонд-хенда. Я тоже подумал, что это я сухой сижу, когда Ты пьешь. Вот – жру в одну харю. 22 мая 1997.

Едва за Игорем закрылась дверь, Робертина спросила Толика:

– Чего это Арканов такой гнилой? Опять, что ль, с этим...

– А то нет?! – Вскипел Кабаков пьяным гневом. – Приходил тут ко мне со своим ох…ярком...

«Ох…ярок» – это у них слово такое было, они его часто употребляли – видимо, с легкого языка завхоза, носителя метких российских словес с орловским ? -ыканьем.

– ...так этот ж...пу положил и сидит как барин, – Кабаков изобразил позу Игорева ох...ярка – по всей видимости, это был отвратительный тип, – Арканов его и так, и эдак, уж и обнимет, уж голову ему на колени положит, а тот возьми да и вылей ему водку на голову. А у того прическа... Арсик, – обратился Кабаков ко мне, – у него прическа дорогая, а тот ему водку на голову? А?

Я сокрушенно покачал головой – видимо, этого от меня требовали обстоятельства.

– Ну, – продолжал Кабаков свой рассказ, – тот, конечно, расплакался, а этот хорек ему говорит: «Что, думаешь, я люблю тебя? Да я с тобой просто так побаловался. Попробовать хотел, как оно у вас, голубых. Я себе бабу искать буду» . Представляешь, Арсик, ему такое сказать!

По тому, с какой эмфазой Кабаков произнес «ему» , я понял, что у Игоря ранимая психика.

– Арсик, – сказала Робертина, – ты бы видел его любовника, ты бы посмотрел на него – ни кожи, ни рожи, ни ж...пы.

– Бабу он будет искать! Я ему тогда не выдержал и говорю, где ты свою бабу искать будешь, на плешке своей, что ли?

– На плешке? – переспросил я и по тому, с каким недоумением посмотрели на меня собеседники, понял, что в свои годы должен бы уже знать, что такое плешка. От шока de profundis{8} памяти всплыло – место встречи голубых, что-то вроде клуба.

– А он что, всё на плешку ходит? – спросила Робертина.

– Да каждый день. Арканов его там отслеживает. Я ему говорю: «На х…я ты с ним возишься, ты что, мальчика себе найти не можешь? Он же в тебя впился, как клещ, бабки из тебя сосет, а сам от тебя бегает...» А Арканов мне: «Я его люблю» .

Тут Толик внезапно изменился в лице и произнес:

– Ну, так я ему сказал: коли любишь, так терпи.

Я с жадностью слушал эту нехитрую повесть о трагедии гомосексуала. До сей поры я был знаком маргинальными нравами преимущественно по книгам о великих художниках, досадно несловоохотливым, учебнику криминалистики, и фильмам Райнера Вернера Фассбиндера. Нынешняя история ничего не прибавляла к моим знаниям – я уже давно понял, что жизнь голубых ужасна, но увлекательно было смотреть на трагический персонаж из первого ряда.

Игорь вернулся, принеся бутылку и копченую скумбрию. Я взялся разделывать рыбу, перемазался в кишках, облепился газетой, долго отмывался в клозете. Компания говорила о своем: Робертина клянчила еженедельник, Кабаков назидал Арканова – тот огрызался. Мы выпили еще, и Робертина попросила меня выйти.

– Знаешь, – зашептала она, – Толик, когда выпьет, сразу пи…дить начинает, понял? Ну, х…йню всякую говорить там, про меня, про Игоря – ты его не слушай. Он все пи…дит, понял?

– Понял, – кивнул я.

– Котярушка, – вдруг начала Робертина с ноюще-сюсюкающей интонацией, – ты на меня ни за что не обижаешься?

– Да нет, – пожал я плечами, – мне пока на тебя не за что обижаться.

– Вот и хорошо, – обрадовалась Робертина, осчастливленная, – ну-ка, мяукни.

– Отстань, – попросил я ее ласково.

– Котяра, мяукни.

Я вяло и невыразительно мяукнул.

– Ну нет, это ты плохо мяукнул, – расстроилась она.

– Мяу! – сказал я.

– Нет, это не по-настоящему. Ты мне мяукни нежно, как ты умеешь, на ухо, ну-ка...

Я мяукнул нежно, но лицемерно. Игра в «котяру» и «волчару» была мне немного утомительна.

– Ух ты мой сладкий, – обняла меня Робертина, – дай я тебя поцелую. Она прижалась ко мне влажными губами. От нее пахло копченой скумбрией.

Мы вернулись к столу, за которым звучали ожесточенные матюги. При виде нас мужчины поменяли тему, и мы вновь наполнили рюмки.

– Арсик, – сказал Кабаков, – мы сейчас с Игорем говорили, какой ты хороший парень. Ведь умный, – Толик поднял вверх толстый палец, – а простой. – Он улыбнулся, – Ты на этих мудаков не смотри, – он махнул рукой на Игоря и Робертину, – Арсик, дай я перед тобой на колени встану.

– Ну, Кабаков, ну, ты что?! – Застонала Робертина, – пьяный, что ли, совсем, Толь, а?