Слуга господина доктора

Я тяготился ложью. Разыгрывать письмоносца становилось все сложнее. Ко всему тому это претило моей гордости. Но мой наивный обман был раскрыт весьма вскоре. Как-то раз Ярослав Ярославович позвонил мне домой среди дня, и мать простодушно сказала, что я в школе. Мне чудился худсовет с последующим остракизмом. Мир врагов Студии раскрывал грязные объятия. Однако Мастер (сколько добра в этом человеке!) нашел силы простить меня.

Близко к концу первого сезона мне пришлось все-таки оставить Студию по причине школьной неуспеваемости, но, опять-таки, я вышел сухим из воды. Мне присвоили почетное звание «друга Студии» — что-то вроде старческого ордена. Я оставался в праве приходить на спектакли и общаться со студийцами. По окончании школы мне следовало бы поступить в актерский институт, но об этом и помыслить было страшно — это означало навсегда прервать духовную связь с «Теамас». Со слов Ярослава Ярославовича, не было предательства гаже, чем обучаться актерской профессии у государства.

К тому же мне было боязно своего, как мне казалось, убогого дарования. Что бы ни говорили зрители и даже сам Мастер, мне мнилось, что я бездарен, и лишь умею всех провести. Родители были настроены категорически. Стоило пискнуть, что я хотел бы поступить в институт Культуры (единственный открытый для меня вуз — в нем учился Мастер «Теамас»), как мать издала звук, страшнейший ангельских труб.

— Ты хочешь быть… — она говорила низко, словно набирая разгон. Воздух у нее вышел, она еще вдохнула глубоко и взвизгнула: — Массовиком-затейником?!

И бабушка Ольга Федоровна, патетично гремя посудой, вставила свое:

— Клоуном?!

Родители всегда были снисходительны ко мне. Но в иных случаях связываться с ними становилось опасно.

Я поступил на филологический факультет N — ского института имени Ленина — был фестивальный год, и экзамены в МГУ перенесли на неприятное время. Раньше МГУ принимал на полмесяца раньше, так что можно было, провалившись, перекинуть документы в другой институт. Теперь же, из-за фестиваля, все объявляли конкурс впопыхах, одновременно, и смухлевать не удавалось. Поступить на филфак представлялось наиболее легким — читал я стараниями бабушки ОФ много, был здравомыслящ и язык у меня, слава богу, без костей. Да и без того меня взяли бы — просто, что называется цинически, «за штаны». По той поре декан, профессор Янбулатов, в борьбе за половое здоровье факультета, брал всех абитуриентов мужского пола, — в истории вуза они остались как «янбулатовские мальчики». По большей части это были угрюмые отпрыски плебейских семей, отчисляемые с первого курса за безграмотность. Мне удалось набрать проходной «женский» балл — с одной четверкой.

Едва были сданы экзамены, обозначилась тоска по Студии, и я подал прошение восстановить меня в актерской группе.

Совет вынес резолюцию:

«Рассмотрев просьбу Арсения Ечеистова о восстановлении его в „Теамас“ постановить:

зачислить Арсения Ечеистова в звании стажера с испытательным сроком в полгода.

В случае недостойного поведения Арсения Ечеистова — исключение из „Теамас“ без права восстановления в актерской группе.

В случае протеста со стороны родственников — автоматическое исключение из „Теамас“ без права восстановления в актерской группе.

Вторичный уход из „Теамас“ — исключение без права восстановления.

Худсовет желает Арсению Ечеистову и дальше отстаивать свои убеждения так, как он это делал на худсовете».

Вновь в мою жизнь вернулась сцена, которую я так любил, прокуренный взгляд, которого я так боялся, и я, разбрызгивая умиленные слезы, вновь засел за свой сусально-карамельный дневник.

Но уже писалось не больно-то. Какая-то х…йня закралась в Датское королевство.