Слуга господина доктора

Любимейшим театром той поры стал театр Маяковского. Я отчетливо помню, почему именно с него я начал свое путешествие. Как-то, возвращаясь из театра с двумя учительницами литературы — одна была моя, Роза Николаевна, другая из параллельного класса — я завел разговор о сцене, в подростковом нигилизме утверждая, что в нынешнем театре ничего хорошего нет и быть невозможно. Училки — обе — дамы, не чуждые прекрасному, спросили меня, из чего я делаю такой вывод. Я сказал, что много ходил в театр (что было неправдой совершенно — мой роман с Мельпоменой не проглядывался и в начатке), и более всего я бывал в… Тут я призадумался, не зная, какой бы театр назвать. Я сказал, что ходил в театр Маяковского. Те назойливо продолжали спрашивать, какие спектакли я повидал, и я боялся ответить, потому что даже приблизительно не знал репертуар, да и вообще, где театр находится. Я буркнул, что спектакли все до одного были настолько дурны, что и вспоминать не стоит. Потом, вспотев от унижения, я сказал, что видел спектакль про собаку (почему собаку? Видимо, потому что собака — распространенное животное, уж где-нибудь да промелькнет). Педагоги меня высмеяли, и из моей лжи сделали назидательную мораль. Воспоминание об этом промахе еще долго царапало душу, и, чтобы избавиться от этой мучительности, я посмотрел в Маяке все спектакли (их было чуть меньше тридцати). Заболев любовью к этому месту, или желая влюбиться из тщеславия, я посмотрел репертуар по второму кругу. Перебирая программки, я выяснил, что не было спектакля, который я видел бы лишь однажды (Кроме «Перелетных птиц» Генриетты Яновской). Сказку «Иван царевич» Каменьковича я посмотрел двадцать девять раз.

Приобретя билет с рук (что было почти невозможно, но мне удавалось всегда), я вступал под сень храма сего — Юлия Ивановна отрывала контроль, Александра Сергеевна, гардеробщица, раздевала меня, вешая потрепанную курточку на гвоздь без номера, а Екатерина Львовна усаживала на свободное место в бельэтаже. В какой-то день Юлия Ивановна сказала с улыбкой: «Знаешь что, парень, уж коли ты все равно каждый день ходишь, приходи без билета. Я так пущу». Я продолжал ходить. Через месяц Юлия Ивановна, нахмурясь, сказала: «Знаешь, парень, ты обнаглел. Ну не каждый же день?..» Пришлось опять покупать билеты. С тем же исступлением я ходил на «Таганку», выклянчивая лишний билетик у эскалатора, в театр Советской Армии и Станиславского. Я смотрел не спектакль — я смотрел репертуар. В тетрадочку записывались впечатления, неумелой рукой я зарисовывал декорации. Сколько же дерьма я перевидал! Иной раз в первом ряду театра Армии мне хотелось закричать в темноте: «Включите свет! Мне страшно одному!» В самом деле — кроме меня в зале сидели бездомные любовники и курсанты. Со сцены палили, катились ядра, свистали пули — был сорокалетний юбилей Победы.

К окончанию института я имел зрительский опыт — не побоюсь — превосходящий опыт иного критика.

В двадцать лет мне еще пришлось выйти на позорище. Толкаясь от поры до поры в кружке бывших студийцев, я познакомился с юным Кириллом Горяиновым — натурой сложной, весьма одаренной и привлекательной для меня. Сам Кирилл этот пришел в «Теамас», к Мастеру, уже позднее меня, так что на сцене я его не видел. Задолго до первой встречи меня готовили к нему, уверяя, что в нем я найду человека сходного с моим сценического дарования. Это пикировало мое любопытство, но не зависть, так как к этому времени я склонился к мысли быть театроведом, а не актером. Мать, долгое время служившая в ВТО, убедила меня, что актеры — жалкие, зависимые, неполноценные в социальном отношении личности, в отличие от критиков. Последние имеют удовольствия те же, что и актеры (шляться на концерты по контрамарке, курить и сплетничать в буфете), а плата за эти развлечения превосходно меньшая. При встрече мы с Кириллом в первых словах распознали друг в друге собеседников общего юмора и взглядов, и уже месяц спустя собирались для совместных репетиций по методике Виктора Ворелло, кубинского режиссера. Этот Виктор Ворелло приезжал в Москву с методической гастролью и проводил тренинг в театре-студии МГУ, к которой Кирилл имел уж не помню, какое отношение.