Слуга отречения

Неимоверным усилием Навид рванулся прочь и стрелой взмыл ввысь, протаранив закованным в хитиновую броню телом белое кучерявое облако. Туловище окутало сырым холодом, руки до самых плеч обожгло пронзительной болью, но он, не обращая на это внимания, сделал ещё один стремительный, как у змеи, бросок, и вонзил твари в горло вытянувшиеся иглы светящихся острых зубов. Та дернулась, и Навид заметил, что на потрескавшейся тёмной шкуре у неё не видно уже никаких ран, словно тело монстра каждый раз при нападении делалось эфемерным, как водяной пар. Короткие шипы на плечах Навида полыхнули в розоватом закатном свете, и он хлестнул монстра по глазам вытянувшимся змеиным хвостом. Чудовище отпрянуло, ослеплённое, и тогда Навид, сузив раскосые чёрные глаза, запустил ему вслед бесконечно длинную, огненно светящуюся пику.

– Ну? Что? Хочешь ещ-щё? – яростно прошипел он вслух.

Пика врезалась монстру прямо под рёбра, и тот издавал хриплый оглушительный вопль, похожий одновременно на мяуканье и на лошадиное ржание, а потом кинулся вверх и стал растворяться в облаках, оставляя за собой длинную полосу густеющего белесого дыма…

* * *

Тим сидел на широкой двухместной качели под жестяным навесом на краю опустевшей детской площадки и подставлял лицо вечернему солнцу. Так приятно и так непривычно: солнце. Светится на жёлтых, как крошечные помпоны с детских шапочек, головках одуванчиков под ногами. Щекочет лицо тёплыми лучами, будто ласковым бархатным покрывалом, осыпается на него крошками света, словно золотистая пыльца с крыльев невидимых бабочек. Плывёт оранжевыми пятнами под закрытыми веками…

Красновато-янтарный свет облизывал верхушки деревьев, прятался между длинными тонкими травинками, отбрасывая вереницу вытянутых теней на заросший пышным низкорослым кустарником темно-зелёный газон напротив, и Тиму внезапно страшно захотелось скинуть кроссовки и пройтись по траве босиком, ощутить её прохладную живую шелковистость под своими ступнями. Мальчик легонько качнулся, отталкиваясь ногой от земли; подржавевшие цепи, удерживающие деревянное сидение, слабо скрипнули от его движения, и этот полупозабытый звук показался Тиму каким-то совсем по-домашнему уютным.

Ему было необыкновенно хорошо и спокойно – наверное, в самый первый раз за последние три с половиной года. Вильф, конечно, был прав насчёт всего. Тим ведь тули-па – так от кого он пытался спрятаться всё это время? И зачем?

Мальчик улыбнулся. Покидая школу, он ещё не удержался от искушения, не отпуская зверя, спуститься по центральной лестнице и пройтись мимо двери учительской, а потом мимо полупустого гардероба, где пацаны обычно по утрам списывали друг у друга домашку, сидя на широком подоконнике зарешечённого окна в самом углу. Втайне Тим надеялся, что директриса или хоть кто-нибудь из учителей выйдет сейчас в коридор и его увидит. Вот это было бы действительно круто… Но не сложилось: школьный день уже подходил к концу, половина классов давно пустовала, а у малышей, наверное, и вовсе давно начались каникулы. Да и ни к чему уж, наверное, было бы пугать малышей…

Над головой шумели высоченные, словно корабельные мачты, сосны; в воздухе, необыкновенно сладком и свежем по сравнению с пещерами Цитадели, плыл душноватый запах цветущей черёмухи и летали похожие на крупные снежинки клочочки тополиного пуха. Необычно рано…

«Наверное, в этом году была очень жаркая весна, а я всё-всё пропустил – и весну, и зиму», – подумал Тим, останавливаясь взглядом на возвышающемся неподалёку надувном батуте, изображающем исполинского пупырчатого фиолетового осьминога с длинными изогнутыми щупальцами, который неуловимо напоминал мальчишке какого-то из подручных Вельза. Только вот у того вроде бы глаз было побольше и зубы длинные…

На крыше стоящего неподалёку киоска в виде гигантского красного мухомора, рядом с которым приютилась потрескавшаяся от времени фигурка гипсового Чебурашки, беспечно чирикали воробьи. В песке под ногами проползла длинная чёрная волосатая сороконожка в жёлтую крапинку – необычно маленькая и беззащитная, без жвал и без крыльев. Мимо Тима по узкой заасфальтированной дорожке прокатил на красном трёхколесном велосипеде белокурый карапуз лет трёх, сопровождаемый держащимися за руки мужчиной и женщиной. Мальчик проводил их взглядом. Он тоже любил здесь кататься с мамой и папой – летом на велике, зимой на санках. И ещё – играть в стоящей посреди вон той, казавшейся ему тогда огромной, словно маленькая пустыня, песочницы, деревянной лодочке с маленьким парусом, раскрашенным в цвета российского флага, – играть и воображать себя настоящим моряком…

Лёгкая привычная грусть, кольнувшая его в сердце, словно тонкая острая игла, принесла с собой неприятное ощущение собственной слабости, и мальчик, внезапно испытав от этого почти что физический дискомфорт, торопливо попытался прогнать от себя это настроение. Ему не хотелось быть слабым. «Ничего не поделаешь, – сказал себе Тим, – рано или поздно детство всегда кончается, и взросление нужно просто принимать как должное…»