Слуга отречения

– Ты как-то… очень изменился, Тимка, – парнишка снял с переносицы очки, растерянно протирая их рукавом рубашки, и Тим внезапно понял, что за последние полгода совершенно отвык от того, как звучит его имя. Словно бы оно давно уже принадлежало не ему, а кому-то абсолютно постороннему. А может быть, так оно и было? – Тебя… тебя в какую-то другую школу перевели, да?

– Вроде того, Жень, – Тим отвёл глаза, проклиная себя за отчего-то внезапно нахлынувшее смущение – как будто он сейчас был перед Женькой в чём-то виноват. Вот ведь глупости какие… – Я в Питер переехал, бываю здесь теперь только наездами…

Тот покивал и рассеянно пнул выкрашенный снизу белой краской высокий бетонный фонарный столб.

– А у меня, это… отчим опять из рейса вернулся, – проговорил он, разглядывая чёрно-оранжевую ленточку, прицепленную к дверце припаркованного у обочины двухместного автомобильчика, круглого, как божья коровка. – Теперь что ни вечер, то скандал… вечно попадаюсь ему под горячую руку, – мальчик отвернулся. – Ну да тебе неинтересно, наверное. Ещё и Серый, сволочь, постоянно заставляет делать за него испанский. Я один раз отказался, так он…

– Серый к тебе больше не полезет, – покачал головой Тим.

– Почему это ты так думаешь?

– Просто поверь… – мальчик усмехнулся, стряхивая с рукава прозрачный комочек тополиного пуха. – А насчёт отчима, ты, ну… береги себя, ладно? Может быть, всё и устаканится со временем…

За распахнутой настежь железной дверью полутёмного подъезда было прохладно и душновато, как в погребе. Около поблёскивающих почтовых ящиков пахло жареным луком из квартиры напротив; чем-то затхлым привычно тянуло от мусоропровода. Тим с некоторым сомнением бросил взгляд на старенькую тряскую кабинку лифта, покачал головой и пошёл вверх по узкой бетонной лестнице пешком. На выкрашенных светло-зелёной краской стенах кое-где виднелись вкривь и вкось наклеенные рекламы служб такси и фирм по установке натяжных потолков, похожие на газетные вырезки. На подоконнике в пролёте пятого этажа стоял большой глиняный горшок с круглым, как маленький бочонок, кактусом, а к перилам напротив была примотана проволокой пустая консервная банка из-под зелёного горошка, в которой виднелось несколько затушенных окурков. В воздухе ощущался слабый запах ещё не успевшего выветриться сигаретного дыма.

Мальчик передёрнулся, вспомнив, как он, всхлипывая от унижения, стоял здесь в тот день босой. Как горела кожа на щеках от тёткиных пощёчин. «Чтобы хамить не приучался…»

«Теперь-то уж я с тобой по-другому поговорю, – подумал Тим, сжимая кулаки и чувствуя, как вновь начинает жечь запястья и как покалывает кончики пальцев с медленно удлиняющимися когтями, между которыми запрыгали горячие светящиеся искорки. – Теперь ты мне за всё ответишь…»

Всем телом ощущая колотящую его мелкую нервную дрожь, мальчик позвонил в знакомую, обитую потрескавшимся чёрным дерматином дверь.

Появившаяся на пороге квартиры немолодая женщина в клеёнчатом кухонном фартуке поверх старого махрового халата с закатанными рукавами открыла, явно даже не потрудившись сперва посмотреть в дверной глазок. Встретившись взглядом с Тимом, та судорожно ахнула и выронила на пол сероватое вафельное полотенце в мелкую клетку, которым вытирала мокрые руки.

– Тимка… – срывающимся голосом произнесла она. – Господи… живой…

Женщина зажала себе ладонью рот и непроизвольно отступила на полшага; в её широко открытых глазах совершенно неожиданно для Тима блеснули слёзы.

– …Тимочка… я, когда увидела там, на даче… дверь нараспашку, постель разобрана… а тебя нет нигде… я в розыск подавала… а они мне говорили, мол, подождите, сам вернётся…

Голос тётки снова дрогнул, и мальчик отчётливо разглядел сеточки лопнувших сосудов в белках её глаз и ранние морщинки, залёгшие в уголках губ.

– Я думала, что ты уже… – женщина прижала пальцы к щекам и всхлипнула. – Я в Питер ездила, свечку ставила Ксении Блаженной, только бы ты был жив… я так любила твою маму, а у меня ведь никогда не было своих детей, и я… дура, дура самонадеянная… Мне твой Женька потом рассказал, как они над тобой измывались, а я же ничего… совсем ничего… – она замолчала и порывисто утёрла рукавом халата тонкими струйками бегущие по бледным полным щекам слёзы.

Тим медленно расслабил кулаки и с трудом сглотнул болезненный колючий комок, внезапно застрявший у него в горле, чувствуя, как разжимается, тает, растворяется какой-то туго затянутый огненный узел в груди, и как волной накатывает непреодолимое, оглушительное изнеможение, похожее на тошноту. Тётка неуверенно шагнула к нему, словно бы собираясь обнять, но не решилась и снова безвольно опустила руки.

– Прости меня за всё, господи… Тимочка, пожалуйста, прости… я не хотела… я никогда не хотела…

* * *

– Правитель… а что случилось с тем… ну, с тем свидетелем мрака? – решился спросить наконец Кейр где-то неделю спустя.