Слуги этого мира

Но если ему хватило ума не расспрашивать дальше об истинной причине, по которой Ти-Цэ хочет организовать встречу Старшего с Помоной как можно скорее, то и ему должно было хватить ума трубку принять.

Ти-Цэ знал, что это неправильно, и он обязан был справиться со своими чувствами без стимуляторов, но стоило ему подумать о том, что эту ночь он будет должен провести на страже сна Помоны в одиночестве…

Мрачно посматривая через плечо на винтовую лестницу, с которой вот-вот должна была спуститься Помона, Ти-Цэ принял трубку и спрятал в складках набедренной повязки.

12

Оставшиеся несколько мучительных часов до момента, когда Ти-Цэ мог бы предложить Помоне лечь спать, прошли не слишком плодотворно. Провожатый старался провести очередную экскурсию, но никак не мог сосредоточиться, и они вынуждены были вернуться в долину. До самого вечера Помона развлекала себя тем, что просматривала заметно уплотнившуюся пачку зарисовок узоров для будущих тканей, пока Ти-Цэ под разными предлогами то перестраивал ее палатку, то раскладывал и складывал обратно в мешок их вещи и продовольственные запасы. А как только начало темнеть, йакит облегченно повернулся к Помоне и предложил ей подвести черту этому дню.

– Хорошо. – Но Помона осталась сидеть. – Только позволь сначала кое о чем тебе напомнить.

– Напомнить?

– Да. Ты просил иногда делать замечания, если начнешь забывать, что сейчас находишься на службе.

Ти-Цэ, который уже успел настроить мозг на самоуничижающую волну, на которой планировал держаться всю ночь, недоуменно вскинул брови – никак не мог взять в толк, о чем она говорит. Помона вздохнула и поджала губы в чуждой ей манере.

– Ты как-то говорил, что твои чувства не должны меня касаться, и чтобы я напоминала тебе вновь брать себя в руки, когда это необходимо.

Ти-Цэ припомнил, что в самом деле говорил нечто подобное. Он почувствовал, как следом за стыдом поднимается злость. На себя или на нее – непонятно.

И все же то, что она сказала дальше, заставило Ти-Цэ отрезветь.

– Теперь ты понимаешь, какого мне?

– Вам? – опешил йакит. – Простите, Помона, но я что-то вас не понимаю.

– Ты испугался ответственности и чести, которой тебя удостоили, как только почувствовал, что твои руки, в которые все, кому не лень, вложили виток истории, трясутся. Сегодня, когда доверенного тебе человека поцарапали, ты почувствовал, что вполне можешь допустить промах, как и любой другой на твоем месте. И я чувствую себя такой же ненадежной, Ти-Цэ. Чувствовала и до сих пор чувствую, как только вспоминаю, кем меня выбрали и с какой целью я здесь нахожусь.

Ти-Цэ уставился на нее так, словно увидел впервые, и почувствовал, как кровь отливает от лица и рук. Почему-то раньше ему никогда ничего подобного не приходило в голову. Ее страх перед властью и ответственностью был чем-то естественным, чем-то, с чем их учили работать в воспитательном лагере на теоретических занятиях. Но он никогда не думал о том, что однажды ему не посчастливится пропустить те же эмоции через себя. И уж тем более – признаться себе в этом только после взгляда со стороны другого существа, а не посредством самоанализа.

– Теперь, – вновь заговорила Помона, – на правах того, кто меня по-настоящему понимает, посоветуй мне, Ти-Цэ, как быть? Брать ответственность или отказаться от нее из-за страха, что не всегда все будет идти так, как я того хочу?

Они испытующе жгли друг друга взглядом. Йакит не говорил и не собирался ничего говорить – Помона поняла это по его глазам. Она поднялась на ноги, нагнулась, чтобы исчезнуть в палатке, но, чуть помедлив, все же довела начатую мысль до конца:

– Как и ты, я думала, что вы – все вы – кто хочет видеть меня у власти – умалишенные. Как и ты, я думала, что мое назначение на должность Посредника – ошибка. Но знаешь, я никогда не считала себя ошибкой, как человека в целом, несмотря ни на что.

Ти-Цэ почувствовал, как в бок вонзается еще одна многозначительная стрела. Он так зациклился на своей бездетности, что начал забывать, из какой семьи Помона была родом, сколько взяла на себя испытаний за ошибки, которые совершила даже не она сама, и конечно, что у нее самой не было ни детей, ни даже того, от кого она смогла бы их иметь.

Ти-Цэ не знал, что сказать, и все продолжал смотреть на нее исподлобья, разозленный тем, что женщина ростом со здешних подростков, у которых молоко не обсохло еще на губах, стояла и отчитывала его (да еще за дело). Но Помона и не собиралась дожидаться ответа, и сделала еще один жест, который заставил кровь Ти-Цэ бурлить в висках: она покачала головой и шагнула в палатку, предоставив ему переваривать услышанное хоть до самого утра, если ему того хочется.

Ти-Цэ громко фыркнул и привалился спиной к стволу древа, сложив на груди руки. Он насупился на ветви выше и фрагменты темного неба, которые мог разглядеть, будто упрекал их в том, что никакой угрозы, на которую он мог бы отвлечься (и разогреть кулаки), там не было. Он со вздохом опустил голову и подтянул к себе одно колено.