Слуги Зла

– Погоди, – Элиас так и не выпускал меня, держал, и руки у него вполне подходили юному кузнецу. – А я-то как же? Ты не договорил – чего мне делать-то?

– Не знаю, – сказал я. Слова сдвигались, как гранитные валуны – всем усилием воли. – У меня нет времени ничего объяснять. Если задержусь – я пропал. Ты сильнее меня, Элиас. Помни о своем брате, это тебя поддержит. Не пытайся стать убийцей – это не твое. Если сможешь – беги отсюда.

– Куда, блин?! – Элиас тряхнул меня за плечи. – Что за хрень, блин?!

Кажется, я в ответ вцепился пальцами в рубаху у него на груди, притянул к себе:

– Никому, никому не верь, Элиас! Эльфам, отцу, королю, соседям – никому! Глазам не верь! Я сейчас видел и слышал королеву Маб, понимаешь? Я пропал, если останусь. Прости меня.

Элиас отшатнулся, разжал руки, и я вошел в дом. Я пробежал через темноту, пахнущую едой, травником и горючкой – брат и сестра проводили меня, молча. Уже открывая дверь на улицу, Элиас спросил:

– Ты еще придешь?

– Если останусь жив, – сказал я. – Если смогу решиться еще раз увидеть твою сестричку. Если смогу хоть что-нибудь изменить.

Он захлопнул дверь у меня за спиной.

Я спал на сене, у коновязи – не на постоялом дворе, а около постоялого двора – и снова меня разбудил утренний заморозок. И рядом не было никого из моих друзей, чтобы затеять возню и согреться. Вероятно, разумнее было бы снять комнату, спать на постели, наконец – впервые за триста лет – на человеческой постели… но не захотелось. Я сам не мог понять, почему бы: то ли по-эльфийски побрезговал копотью, затхлыми простынями, клопами, то ли – по-орочьи воспринял запертую комнату на чужой территории, как потенциальную ловушку. Или – и то, и другое разом.

А человеческое не поманило, совсем не поманило. Мне снилась королева Маб, прекрасная до тоски, с доброй грустной улыбкой; кажется, она звала меня, готовая принять, простить, радостно встретить заблудшую тварь, презренного дезертира – оправдать, понять, что меня вела Тьма, грязная магия, никак не моя собственная душа чистейшая – и я проснулся в ярости и слезах. В городе мне не было никакой защиты; я снова подумал, что хочу домой, а под домом подразумевал Теплые Камни.

Я разбудил трактирщика и купил у него копченый окорок и буханку крестьянского хлеба, поразив его масштабом покупок, абсолютно не соответствующим человеческим представлениям об эльфийских пищевых потребностях. Вероятно, он счел мой визит продолжением путанного сна, потому что запросил золотой, а получив – долго и скептически его рассматривал. Я позабавился, глядя на помятую физиономию с ошалевшими спросонок глазами – и велел за те же деньги добавить к припасам корзинку яиц. Мои друзья очень любили яйца, считая их редким лакомством. Хотелось их порадовать, я соскучился.

Из города ушел на рассвете, когда по улицам ползет белый холодный туман, и изморось на стеклах, и небо еще едва розовеет. Стражники у городских ворот, мрачные и суровые от недосыпа и утренней неуютности, минут пять препирались со мной по поводу необходимости отпереть ворота. Если бы не моя эльфийская способность приказывать тоном, не терпящим возражений – дискуссия продлилась бы четверть часа.

Как только ворота захлопнулись за моей спиной, сразу стало легче дышать.

Я прошел по большой дороге до первой тропы, сворачивающей в перелесок. Солнце медленно поднималось над горами; первые утренние птахи пробовали голоса, милый живой мир просыпался вокруг меня, свободный, веселый, прекрасный, благоухая утренней свежестью, юностью, весенней ранью…

Накатила неожиданная радость дарованной свободы, животная; я был счастлив, как щенок, сорвавшийся с привязи – забытое чувство, неэльфийское чувство. Наслаждаться им всецело мешал только подспудный страх перед тем, как быстро и жестоко все может окончиться.

Я искал аршей, они искали меня. Утонченное чутье сообщило им обо мне задолго до того, как я приблизился на расстояние взгляда – мне никогда не удавалось застать свою команду врасплох. Ребята возникли из кустов внезапно и бесшумно; я вздрогнул от неожиданности, это очень их развеселило.

– Эльф! – радостно взвизгнула Шпилька. – От тебя за милю лошадью несет!

– Сонной, – уточнил Задира. – Сонной лошадью.

Паук, не спеша, намотал свою веревочку на запястье, ухмыльнулся и толкнул меня плечом. Трудно описать, как счастлив я был снова его увидеть! От восторга и любви мне хотелось тормошить его, как пса, или обнять, как старого товарища. Паука, вероятно, позабавила эта суета вокруг его особы: он с непроницаемой миной сгреб меня в охапку, пародируя человеческие объятия, чуть не переломал мои ребра – и спросил, не дав отдышаться:

– Доволен, Эльф?

– Ребята, – выдохнул я, – завтракать будете?

– Ого, – восхитилась Шпилька, – да у него тут яйца! Куриные! Целая корзина!

И Задира прокусил и выпил яйцо раньше, чем выразил подобающую благодарность.