Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Проблема религиозности российского общества поднимается во многих исследованиях массовых настроений периода Первой мировой войны, однако нередко внешние проявления (публичные молебны, посещения церквей) заслоняют изучение собственно религиозного сознания общества, его внутренней структуры. Некоторые исследователи, например О. С. Поршнева, Е. Ю. Семенова, констатирующие подъем религиозных чувств на первом этапе войны, не различают православные, сектантские, языческие компоненты религиозности, а также обходят стороной вопрос о противопоставлении народной религии и официальной синодальной церкви в мировоззрении широких слоев населения[1735]. Вместе с тем В. П. Булдаков и Т. Г. Леонтьева обращают внимание на то, что формы публичного выражения религиозности россиян в годы Первой мировой войны нередко приобретали казенно-фарисейский характер[1736].

В историографии взаимоотношениям церкви и государства уделено достаточно внимания, при том что образ священнослужителей в глазах народа остается куда менее изученным вопросом[1737]. Вместе с тем церковная печать начала ХX в. констатировала не только спад религиозности прихожан, но и определенную дискредитацию духовенства среди широких слоев населения, писала даже о «народном презрении»[1738]. В современных исследованиях тезис о спаде религиозности россиян и расцерковлении прихожан в 1910‐е гг. практически не подвергается сомнению[1739]. Также сложилась определенная традиция объяснения данного феномена тяжелым материальным и правовым положением российского духовенства, не позволявшего священникам достаточно исправно выполнять присущие им обязанности и вынуждавшего либо искать дополнительный заработок, либо повышать плату за требы, что вызывало народное возмущение и порождало в среде крестьян образ жадного и корыстолюбивого священника. Правда, в историографии приводятся разные данные относительно материального положения духовенства. Так, если Т. Г. Леонтьева определяет среднегодовой доход приходского духовенства в 80–100 рублей, сравнивая с доходом тверского рабочего вагоностроительного завода в 344 рубля, то в работе Ю. И. Белоноговой, разделяющей мнение о низком материальном статусе духовенства, приводятся доходы приходских священников московской епархии в 600–800 рублей, тогда как среднегодовой доход рабочих составлял 263 рубля[1740]. С. Л. Фирсов определяет средний оклад священнослужителей в 300 рублей, не включая в него доходы от требоисполнения, сдачи земли в аренду и пр.[1741] Вместе с тем И. К. Смолич, считая церковные доходы, наоборот, достаточно высокими, объясняет материальные затруднения духовенства нерациональностью их использования[1742]. О преувеличении бедности российского духовенства пишет Б. Н. Миронов, объясняя повышенное внимание к данной теме в источниках личного происхождения возраставшими материальными потребностями священников[1743]. В. Н. Якунин, изучая доходы священнослужителей Самарской губернии, отмечает, что значительная часть городских священников получала ежегодно 1000–2000 рублей, а большинство сельских священников и диаконов — 500–1000 рублей. При этом Якунин реальные доходы духовенства считает еще более высокими, потому что в приходно-расходных книгах плата за требы и молебны фиксировалась не всегда[1744]. «Внушительными» называет совокупные доходы ростовского духовенства О. Д. Дашковская, в начале века они увеличивались за счет получения процентов с капиталов в кредитных учреждениях[1745]. Современники, которые писали о материальных трудностях российского духовенства, среднегодовой доход священников в самых бедных центральных и восточных губерниях определяли в 500–600 рублей, отмечая более зажиточное положение клира в южных регионах[1746].