Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Во-вторых, следует учесть, что XX век в сознании современников отождествлялся прежде всего с техническими достижениями, а одним из самых заметных из них в городской повседневности был автомобиль. Здесь примечательно выступление Маклакова в Думе в мае 1916 г., в котором он, по сути, противопоставил «автомобильную Россию» России патриархальной, первобытной: «Есть для нас и для меня в том числе много милого и привычного в этих картинах родной России, в этом сохранившемся кое-где патриархальном строе отношений и даже в этой первобытной культуре, где есть места, куда не захаживал автомобиль»[2470]. В московском журнале «Автомобилист» печатались карикатуры, изображавшие деревенских жителей, напуганных проносящимися мимо них автомобилями. Один из художников пытался представить автомобиль будущего, единственным отличием которого от существовавших на тот момент автомобилей было то, что пассажиры в нем сидели под стеклянными куполами (ил. 187). На другой иллюстрации автомобиль на большой скорости проламывал деревенскую избу.

Ил. 187. Автомобиль будущего // Автомобилист. 1917. № 5. С. 18

Впрочем, сельским жителям и в реальности приходилось поражаться некоторым усовершенствованным автомобилям. Так, А. И. Спиридович вспоминал, что царский шофер Кегрес сконструировал автомобиль-сани: «Мы летели целиной по снежному полю, преодолевая все сугробы. Надо было видеть удивление останавливавшихся на дороге крестьян, когда наши сани-автомобиль пересекали их дорогу и неслись по ровному полю, вдоль ее»[2471]. Автомобиль-сани был изготовлен в нескольких экземплярах.

Использовался образ автомобиля и в журнальной сатире, обличавшей отсталость системы управления в России. В январе 1917 г. в журнале «Будильник» была опубликована карикатура под названием «Система управления», на которой престарелый чиновник, застрявший в автомобиле в снегу, пытался завести машину, хлеща ее плеткой (ил. 188).

Ил. 188. Д. Моор. Система управления // Будильник. 1917. № 3. Обложка

Однако для представителей бедных и средних слоев личный автомобиль был знаком принадлежности к высшим слоям общества, часто вызывал классовую ненависть, его пассажиры порой изображались циничными и черствыми людьми. В сентябре 1915 г., когда в столицах остро стоял вопрос размещения и питания беженцев, в «Новом Сатириконе» появился рисунок Н. Ремизова, на котором была изображена молодая пара. Барышня говорила кавалеру: «Ах, Серж! У вас золотая голова: сегодня все театры закрыты, а вы так удачно придумали — ехать смотреть беженцев!..»[2472] Личный автотранспорт особенно начал раздражать горожан в 1915–1916 гг., когда по ряду причин в Петрограде и Москве сократилось трамвайное движение и пассажиры вынуждены были штурмом брать вагоны и давить друг друга, в то время как ненавистные им представители «верхов» разъезжали в частных или служебных авто. Неудивительно, что массовое сознание рассаживало по автомобилям внутренних врагов — шпионов; личный автомобиль Вильгельма II в воображении художников был похож на нечто среднее между танком и домом[2473].

В то же время автомобиль как символ прогресса (позитивный образ для образованной части общества) обретал в повседневной жизни в глазах ряда обывателей и негативную коннотацию символа насилия. Связано это было, прежде всего, со статистикой несчастных случаев на улицах, и хотя чаще всего в транспортных происшествиях фигурировал трамвай, как правило, он не являлся виновником ДТП с участием прохожих. Курсировавший по заданной рельсами траектории, не превышавший скорость, трамвай мог представлять угрозу разве что для пьяных или зазевавшихся пешеходов; часто травмы получали пассажиры, пытавшиеся запрыгнуть в него на ходу или, наоборот, соскочить. Автомобиль же был символом скорости и свободы движения; маневрировавший среди трамваев и извозчиков, он представлял реальную угрозу для пешеходов в условиях отсутствия регулировки дорожного движения[2474]. Обязательные постановления о порядке движения предписывали водителям автомобилей уступать дорогу конному транспорту и запрещали его обгон, однако автомобилисты постоянно их нарушали. Журнальная изобразительная сатира сохранила множество визуальных образов дорожных происшествий с участием автомобилей. В весеннем номере «Стрекозы» за 1917 г. автомобиль сравнивался с танком: так же как танк на полях сражений, автомобиль давит врагов-пешеходов на улицах городов[2475]. Ю. Левинг обращает внимание на то, что в русской поэзии поездка на автомобиле окружалась «аурой катастрофизма», а само авто «ассоциировалось с необузданной, стихийной силой с мифологизирующим потенциалом»[2476].