Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Вслед за «Ледой» вышло следующее «творение» — «Хоровод» по А. Шницлеру (инсценировка и постановка того же Каменского). Спектакль состоял из десяти действий, каждое из которых основывалось на одном «любовном положении». Таким образом, десяти действиям соответствовало десять инсценированных половых актов, которые и составляли содержание и главное достоинство спектакля. Журналист писал по поводу этой пьесы: «Театр пока что получил от „свободы“ полную свободу порнографии». Далее приводился разговор двух обывателей по поводу «Хоровода», который шел дважды в вечер и собирал большую толпу перед входом в театр: «„На сцене десять раз…“ — „Не может быть!“ — „Что не может быть, когда голую бабу на сцену вывели“. И действительно, свет в зале то и дело гаснет, чтобы скрыть моменты последних содроганий, оставляя только звуки. Публика сочувствующе сопит, с каждым разом все сильнее»[2567].

Комиссар московского градоначальства А. Вознесенский с сожалением констатировал: «Крупные театры никак не отразили революцию, мелкие культивировали грязную эротику…»[2568] Бывали случаи, когда уставшие от низкопробной продукции зрители останавливали спектакли, освистывая актеров. Городская смеховая культура в конце концов отреагировала на театральную жизнь Петрограда следующими строчками: «„Царскосельская блудница“, / „Черт святой“ и „Благодать“ / Как же тут мне не взбеситься? / Как же тут не заорать / — К черту пошлость „Благодати“! / „Царскосельский блуд“ долой! / Право, очень будет кстати / Не конфузить новый строй!»[2569]

Эротизм проник и в кинематограф. Здесь наблюдались все те же тенденции, что и в театре. Большой популярностью среди подобных лент пользовалась выпущенная одной из московских фабрик картина «Хвала безумию». Учитывая ее популярность, создатели ленты решили развить успех и выпустили под таким же названием еще серию картин. Первой картиной этого цикла стала «Оскорбленная Венера», впервые показанная в «Паризиане». Критик следующим образом писал о ней: «Основная черта картин этой серии — патологическая эротика. И в „Оскорбленной Венере“ мы наблюдаем то же самое»[2570].

Летом критики возмущались фильмом «Аборт» — «небывалой сенсационной новинкой», как было написано на афише кинотеатра «Нирвана». Писали, что уже само название картины настолько красноречиво, что не нуждается ни в каких комментариях. «Трудно даже себе представить, что могут придумать после „Аборта“ наши кино-кустари, ловящие рыбу в мутной воде. От них не отстает и кинематограф „Нирвана“. Зазывательный анонс „Стремитесь к нирване в кино `Нирвана`“ в связи с демонстрацией „Аборта“ для самого нетребовательного посетителя звучит грубой рекламой», — писал критик[2571].

В октябрьском номере «Огонька» была предложена новая динамика состояний женщины-России. На первой стадии она была воплощением непорочной девы-свободы, на втором этапе изображалась курящей, в неприличной позе сидящей рядом с подозрительным типом, на третьем — пьяной, в разорванном платье и с безумными глазами под знаменем анархии. Карикатурный образ пьяной России коррелировал с поэтическим образом блудницы, встречавшимся, в частности, в 1917 г. в творчестве А. Ахматовой: «…Когда приневская столица, / Забыв величие свое, / Как опьяневшая блудница, / Не знала, кто берет ее…» Свободная Россия, персонифицированная в «медовый месяц» революции в образе невесты или русской царевны, к осени преобразилась посредством совершенного над ней акта насилия. Насилие над женщиной, таким образом, в семиосфере отождествлялось с насилием над идеалами русской революции и Свободной России. Подобная аллегория катастрофы встречалась в переписке обывателей накануне революции. Чаще всего Россию изображали изнасилованной или выставленной на продажу дешевой проституткой. Примечательно, что еще в январе 1917 г. один житель Пензы пророчески написал: «Мне будущая Россия представляется в виде раздетой проститутки, выставленной в витрине мирового магазина. А у продавца на физиономии написано: покупайте, а то все равно %% нечем платить…»[2572]