Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Пришвин обратил внимание на предчувствия конца старого и начала нового мира, сильно развитые как у простого народа и интеллигенции, так и у большевиков[2770]. В этом контексте слова «Известий» об «окончательно порвавшейся цепи» соответствовали эсхатологически-милленаристским ожиданиям. Июль 1918 г. оказался наполнен трагическими событиями: был убит германский посол граф В. фон Мирбах, прошли восстания левых эсеров в Москве, белогвардейцев в Муроме, Ярославле, Рыбинске, Симбирске, работал V Всероссийский съезд Советов, принявший первую советскую Конституцию, Петроград и Москву поразила эпидемия холеры. На фоне всего этого убийство Николая Романова не выглядело самым важным событием. Не удивительно, что многие газеты поместили известие о расстреле бывшего императора на вторую-третью страницу как одно из рядовых происшествий.

Показательна ничтожная роль Николая Романова на страницах «Апокалипсиса» В. В. Розанова. Лишь трижды в рукописи, насчитывавшей почти 400 записей, упоминается последний российский самодержец. В самом начале Розанов нарисовал образ не умеющего править «царя-декаданта», отрекшегося от собственного царства. Впоследствии уточнил, что отречение царя от народа произошло в ответ на отречение народа от царя из‐за распутинской истории. В 1919 г. Розанов еще раз вернулся к теме отречения. Он объяснял гибель России тем, что она была пустой державой, искусственной конструкцией, созданной царями: «Достаточно было Государю не быть, чтобы Россия рассыпалась… Но отчего? Да государи же сделали Россию… Из их утробушки Русь родилась. И больше — из ничего. Русь — ограниченность, ограниченное существо»[2771]. При этом события 17 июля 1918 г. в Ипатьевском доме прошли незамеченными для автора «Апокалипсиса». Розанов не посчитал казнь императора достойной упоминания, зато разразился восторженными стихами, когда 30 июля 1918 г. увидел первый «новый картофель»[2772]. Картофель в качестве информационного повода оказался важнее бывшего царя, вероятно, потому, что Романов оставался в прошлом, а молодой картофель был символом прораставшей новой эпохи. Об отречении царя Розанов впоследствии еще вспоминал, а вот о казни так и не упомянул. По той причине, что царь для него «закончился», как и Россия, в 1917 г.

Напомним, что факт убийства царской семьи и нескольких их приближенных власти скрыли, возможно, потому, что в массовом сознании образы царских дочерей были иными, чем их родителей. Хотя великих княжон до революции злая молва обвиняла в распутстве, смерти им не желали. В 1917 г. циркулировали слухи, будто царские дочери с восторгом приняли революцию, освободившую их от отцовской деспотической власти, и, нацепив красные банты, бежали из дворца. «Дочери бывшего царя рады перевороту, так как давно мечтали о свободе, им хотелось сбежать из дворца, „жить как все“. Княжны часто убегали тайком от матери с сестрами милосердия в город, бывали на лекциях, в театрах, в интимных кабарэ. Часто ночью, подкупив кого нужно, они покидали Село до утра», — писал «Одесский листок»[2773]. Еще раньше, в декабре 1916 г., петроградские женщины в «хвостах» обсуждали версию о том, что в убийстве Распутина участвовала великая княжна Татьяна Николаевна, мстившая ему за то, что он пытался ее изнасиловать. По этой причине умирающего Распутина якобы кастрировали на ее глазах[2774].

Вслед за убийством Николая газеты сообщали, что его жена и дети живы и находятся «в надежном месте»[2775]. Известия об убийстве всей царской семьи стали распространяться в Петрограде лишь в октябре 1918 г.: «Еще слух, что расстреляли и эту безумицу несчастную — Александру Федоровну с ее мальчиком. Да и дочерей. Держат это, однако, в тайне»[2776]. Их гибель казалась логичным следствием «конца истории».