Только выбежал я раз на перекур – сам-то я не курю, это ребята балуются, а я в это время обычно вертикальную восьмёрку при прямом и обратном хвате отрабатываю, – смотрю, а Валька Петров, паразит, стоит в воротах и смотрит на уходящую вдаль взрытую дорогу. Ну, думаю, с чего бы это Вальке Петрову смотреть на взрытую дорогу, он же не Сергей Есенин: Валька Петров, прямо скажем, в отличие от Сергея Есенина, ждать седой зимы не станет, а возьмёт у природы любые милости своими руками. Подкрался я, значит, сзади, да как хлопну его по плечу: а чего это ты, Валька, смотришь на дорогу? Кто это от тебя, несмышлёныша, по этой дороге уезжает? Чей трактор с прицепом поднимает за собою такие клубы пыли? А не увозят ли в этом прицепе, Валька, те самые берёзовые срезы, которые мы покидали во дворе, как отходы производства, а ты, подлец, без каких-либо духовных терзаний, свойственных только Фридриху Ницше и Фёдору Достовскому, толкнул эти обрезки налево, подоспевшим из частного сектора аборигенам? А не лежат ли у тебя прямо сейчас, в правом или левом кармане, те самые денежные средства, которым там вообще делать нечего, потому что им место в кармане артели, которую я, как бригадир, в разговоре с тобой представляю? или, на худой конец, место на депозите Сбербанка, как тебе Герман Греф намедни предлагал? Совсем смутился Валька от таких вопросов, глаза в пыль уронил, плечики у него перед грудью сомкнулись, только рыжий чуб на затылке вздрагивает… Стою я и думаю: выписать ему, подлецу, условный срок, то есть навалять прямо здесь и индивидуально, или обеспечить реальный, то есть отвести перед ясны очи бригады и дать ребятам на всё про всё минут пять-семь: они люди спорые, уложатся. А потом словно ангел коснулся плеча моего: вижу перед собой вроде как лик Михаила Задорнова, который голосом профессора Белянчиковой говорит мне «А поставь ты, Ваня, этого гада перед лицом собственной совести! Раздвинь границы его личности до пределов, ему доселе неведомых: пусть поймёт и почувствует за других, пусть осознает, что всё зло в мире существует потому, что сам он, Валька, только что приобрёл наживу тайком от товарищей и за их счёт, что только из-за его подлого характера и этого вот нечистого поступка и бардак в мире, и кризис в стране, и Чубайс в «Роснано». Заглянул я в его глаза всею силою своей мысли, посмотрел с минуту и подтолкнул легонько к дверям цеха: иди, Валька, пробивайся к свету. Он внутрь: слышу, станок заглушили, разговаривают. Потом тишина, молчание, а ещё потом выбегает Валька Петров мимо меня из цеху, картуз набекрень, сопли до ушей, но глаза зато счастливые, как у собачонки, и видно в этих глазах глубокое просветление, понимание всей мудрости жизни: и бежит вдаль по взрытой дороге, даже забыв спросить у меня, бригадира, разрешение на отлучку. В магазин рванул, должно быть. Но оно и пусть бежит; спиртное мы у себя не пьём, так что ребята, видать, заставили просто до магазина пробежаться: туда-сюда по жаре два километра бегом, чтобы галочку в мозгу поставить, чтобы уж точно больше таких поступков не повторял Валька Петров.
