Служебный гороскоп

Природа, наделив его многими качествами, кое в чем и обвесила. Например, из каждых шести букв он не выговаривал пять, голос имел слабый и сиплый, но он его развил и укрепил способами, известными с древности: лежал с пудовыми гирями на груди, воздерживался от плодов и острых кушаний типа «харчо», отвергал лук и чеснок, много пел, дышал через платок, вне трибуны молчал, общался при помощи коротеньких записок, часто очищал желудок английской солью, особенно после похмелья, но пьяницей его считать не следует, поскольку он больше всего пьянел от собственных речей. Слова жгли его изнутри, как изжога, гортань пересыхала, будто летняя дорога, и, если он не выступал хотя бы день-другой, он чувствовал, что жизнь останавливается.

Вся его предшествующая ораторская деятельность была только предтечей, разбегом, увертюрой к отчетно-выборному собранию с повесткой: о шпингалетах и замазке. Он начал готовиться к этому собранию еще за год, при старой замазке и шпингалетах, понимая, что замазка замазке рознь. В плане подготовки к собранию он уходил на природу и в стороне от городского шума шлифовал свое искусство. Для этого нужны были камни, камни и еще раз булыжники. Он разбивал глыбы кувалдой, набирал камней полный рот и говорил, говорил. Половинки перекатывались и гремели, застревали в зубах, как шары, но он настойчиво загонял их в лузу. Подчиненные привозили ему камень на грузовике, а обратно увозили щебень для ближайшей новостройки.

И в торжественной обстановке открылось долгожданное собрание.

— Прослушайте меня благосклонно, — начал он.

Застрявший в зубах булыжник со свистом рассек воздух и пронесся над головами.

Он подготовил речь и за шпингалеты и против них, то есть за замазку. И хотел выступить в зависимости от того, какая речь у него получится лучше. В первой речи он обосновал историческую необходимость шпингалетов, во второй, напротив, как дважды два доказал неотвратимый приход замазки. Так как речи получались одинаково хорошо, он произнес их обе сразу.

Семь дней и ночей длилась эта речь. Во вводной части он заговорил об эмансипации женщин в связи с 8 Марта, потом, даже не выпив стакана воды, перепрыгнул к 1 Мая, перешел на День защиты детей, потом перемахнул на День рыбака, танкиста, строителя и, сведя воедино все праздники, закончил здравицей в честь следующего Нового года.

На другой день вышли из строя стенографистки, в третьи сутки президиум попадал от усталости, на четвертые зал дрогнул от неожиданного землетрясения, но собрание игнорировало это стихийное бедствие. Никому не разрешалось покидать собрание, даже по нужде, женщины рожали прямо в зале крепких, горластых ребятишек, которые тут же подключались к прениям.

Пот струился по огромному лбу оратора, но он не дал себе даже короткого отдыха и продолжал песнь песней. Он был расточителен в эпитетах, сорил сравнениями, яркая гипербола шла рука об руку с цитатой, площадь аргументаций была широка, ее подпирал портик крылатых слов, внутри здания разлился пруд прилагательных, пестрели пашни метафор, колосились нивы призывов, на них паслись стада фактов под музыку обещаний, как меч, воздух, рассекал металл аргументов.

Наконец оратор кончил. Грянули аплодисменты. Аудитория не берегла ладоней, хоть и была едва жива. Это был ураган и шквал. Люстры плавали, качались и отрывались, повылетали форточки. Каждый мечтал только об одном: скорее выбраться отсюда на свежий воздух, но сидел и изо всей силы бил в ладони. Всякий думал: ничего, еще пять минут как-нибудь продержусь, хоть это и трудновато, зато оратор будет доволен. Кто не мог аплодировать сам, просил за себя это сделать другого.

Собрание осыпало оратора бесчисленными почестями. Он вновь и вновь кланялся публике. «Какие у нас, однако, люди, — думал он. — С такими людьми можно выступать». Присутствующие косили взглядом друг на друга: «Ну, кончай, хватит, пошли! А то как бы не было беды». И не могли остановиться.

И беда пришла.

Оратор вышел на трибуну и повторил свою речь на бис.

ГАЛСТУК В ГОРОХ

Собираясь на работу, я надел галстук не в полоску, как носили все, а черный с белым горошком.

Уже на проходной вахтер презрительно глянула на галстук и громко, чтобы слышало начальство, заявила:

— С таким субъектом я бы в разведку не пошла.

Через полчаса во всех углах шептались коллеги:

— Вы видели?

— Ах! Ах!

— И как?

— Ох! Ох!

Во второй половине дня меня вызвали к референту по исключениям. Горох резанул референта по глазам. Он долго изучал галстук, мял его в пальцах, смотрел на свет, сравнивал его со своим и делал вывод не в пользу моего. У него так тряслись руки, что он был вынужден прижать их пресс-папье.

— Кто дал вам этот галстук? — спросил референт, оглянувшись по сторонам.

— Никто.

— Не сваливайте на других! — прозвучал приказ. — Какие мотивы вы преследовали, надевая этот галстук?

— Никаких. Он гармонирует с моим костюмом.

— И только?

— Конечно. Вон ваш галстук тоже в тон костюму.

— Да, но у меня галстук в полоску, а не в горох! Это совсем другое дело. Почему вы надели этот галстук, а не какой-нибудь другой?

— Он мне нравится.