Служебный гороскоп

— Ты прав. Поплыву в Сочи.

* * *

— Что новенького?

— Как? Ты опять ничего не знаешь?

— Нет.

— Отстаешь от жизни. Невероятный поворот! Оказывается, Волга впадает… куда ты думаешь?

— В Черное море, это азбучная истина.

— Чепуха! Никогда не догадаешься!

— В Азовское?

— Бери выше.

— В Белое?

— Мелко плаваешь.

— Тихий океан?

— Эка невидаль!

— Но куда же, куда? Не в Мраморное же море или Магелланов пролив, наконец?!

— Думай, ну-ну… Ты судишь по шаблону.

— Не может быть! Неужели?..

— Да, так и есть. Волга впадает в Каспийское море.

— Черт возьми! Опять все вверх тормашками. А ведь у меня уже билет к Черному морю в кармане, жена все покупки сделала. Но что делать? Каспийское так Каспийское. Итак, поеду в Баку.

* * *

— Что новенького?

— Все по-старенькому.

— А что старенького? Волга куда впадает? В Каспийское?

— Отстал!

— Опять, значит, в Черное?

— И это устарело.

— Так куда же?

— Она, понимаешь ли, от Каспийского ушла, а к Черному не пришла. Точка зрения еще не определилась. Вопрос утрясется и вот-вот будет решен.

— Но у меня отпуск кончается. Куда мне плыть? Может, она впадает, так сказать, и туда и сюда?

— Нет, реки так не могут. Тем более такая великая река, как Волга.

— Прощай!

— Ты куда?

— Бегу билет продавать.

— А как же к морю?

— Самолетом!..

ДЕЗЕРТИР

Осень в лесу! Шуршащая, щемящая! Под ноги летит желтый лист, тонкие паутинки натянуты меж деревьями как струны, и осень играет на них последнее грустное танго.

Под огромным, тронутым позолотой дубом стоит лохматый, заросший мужик, одетый в невообразимое тряпье. На ногах лапти.

— Ты кто? — спросил я.

— Дезертир.

— А что в лесу делаешь?

— Само собой. Скрываюсь.

— Давно?

— Ох, давно. С самой войны.

— Какой войны?

— Последней, барин.

— С немцами, что ли?

Он почесал затылок.

— Не, вроде бы не с ими.

— Значит, с финнами?

— Не, барин, не с финками.

— Господи! Неужели от первой мировой тут прячешься?

— Может, от ее. С кем тогда бились-то?

— Опять с немцами.

— Не то.

— Может, русско-японская была?

— Нет, не япошки.

— Тогда турки?

— Было с ими, было, но, кажись, ранее…

— А с кем же ты воевал?

— Щас припомню… С хранцузом, барин.

— Что?! С французом? Значит, ты дезертир войны 1812 года?

— С ей самой и утек.

— Почему?

— Страх, мо́чи нет. Как Наполеон на Расею двинул, так я сразу и утек. Барин, война-то кончилась?

— Хватился! Давно. Сто шестьдесят лет назад.

— Ого! А кто победил? Кутузов?

— Он, конечно.

— Молодец. Я завсегда в него верил. А то чего удумали — на Расею вторгаться! Это тебе, брат, завсегда боком выйдет. Будешь знать, как вторгаться.

— А что же так долго не объявлялся?

— Только нос из кустов высуну — стреляют. Боязно. А вот что-то вроде бы затихло. И слава богу. Пойду домой. К жене Фроське. Детишек страсть хотится поглядеть. Как к деревне итить-то?

Я показал ему тропинку. Он побрел, путаясь в собственной бороде.

Вдруг прогремел выстрел. Мужик, втянув голову в плечи, с воплем бросился в кусты.

— Куда? — закричал я. — Это охотники бьют!

Не услыхал. Сквозь землю провалился.

ПАРИ

В воскресенье я встретил того самого Петьку, что по ходу действия и содержания рассказа не поверил в возможности гомо сапиенса.

— Человек все может, — твердо заявил я Петьке в душевной беседе.

— Сомневаюсь, — поскреб Петька то, что под затылком.

— А зря, — твердо заявил я. — Ты почитай газету: природу преобразуем, космос осваиваем, твоя супруга скоро без тебя обойдется. Тяп-ляп, и, глядишь, в колбе младенца сварганят. Ну, скажи, чего фактически человек не может?

— А вот хотя бы добежать до сельсовета без штанов, — сказал Петька. — При всем честном народе, в том числе при женщинах.

— До сельсовета, может, и не сможет, это политически неверно, — заявил я. — А до клуба, я так полагаю, если мобилизовать силы, сумеет.

— Я, например, тому человеку, какой бы это сделал, чекушку поставил, — сказал Петька задумчиво.

— Дешево, однако, ты, Петька, ценишь человека. Крохобор ты. За это можно и поллитру дать.

— По рукам, — сказал Петька. — Беги.

— А сапоги сымать? — спросил я. — А то неохота, новые.

— Сапоги можно оставить, — смилостивился Петька, оглядев мое хромовое великолепие.

Трудно сделать только первый шаг. Второй легче, с третьего я уже бежал бодро.

Погода тоже соответствовала. Обложной дождичек, что еще вчера зашел, кончился, солнышко высунуло мордашку. По дороге я раскланивался со знакомыми, а с бригадиром Федотычем даже остановился поговорить. Бригадир пожаловался, что из-за дождей не уродились помидоры и туговато с луком.

Потом попросил у меня прикурить.

— Да ты что, Федотыч? Откуда спички? Ты же видишь, на мне ничего нету! — удивился я.

Он протер глаза, увидел, что я одет не по уставу нашей сельхозартели.

— Опять глаза залил, — спросил он как-то печально.

Я назидательно сказал:

— Эх, Федотыч! Темный ты в силу не зависящих от тебя обстоятельств. Трезвый я. А не одет ради идеи. Чтобы доказать, что человеку все нипочем. Чтобы поднять тебя как личность и вознести над землей. Жил ты в потемках и даже не подозревал, что Человек с большой буквы. Конечно, сейчас я не при галстуке, но ведь это для того, чтобы доказать, что человек достоин носить галстук.

И я гордо побежал дальше.