Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

Между тем Кассандра Антониновна делится идеями относительно выявления и разоблачения интриганки с последующим искоренением в зародыше заведомо преступной страсти. Я вслушиваюсь мельком, поражаясь тому, куда девалось здравомыслие хозяйки, ее чувство юмора, а ведь было же! И как мне избежать дальнейшего разговора? Ведь еще немного — и я могу не совладать с эмоциями по поводу этой оголтелой, обезумевшей эгоистки!

От необходимости ломать голову на эту тему меня избавил звук открываемой двери. Кассандра Антониновна замолчала.

Я замерла с баранкой в руке. Ну вот, дождалась!

Из темной прихожей возник Снегов. Недоверчивое выражение на его лице заставило меня с новой силой ощутить неуместность своего пребывания здесь. Я опустила глаза.

— Рюшик! Уже вернулся? — фальшиво пропела Кассандра Антониновна.

Прислонив к блюдцу надкушенную баранку, я поднялась.

— Здравствуйте, Рюрик Вениаминович. Мне, пожалуй, пора, Кассандра Антониновна. До свидания.

Стараясь не смотреть на Снегова, я неловко выскользнула мимо него в прихожую. Проследовав за мной, он открыл многочисленные замки, распахнул дверь.

— Всего хорошего, Людмила Прокофьевна.

Кивнув, я спешно ретировалась.

Ну и денек!

Мне всегда легко думается в движении. Вот и сейчас, отмахав половину проспекта Ветеранов и идя через лесок, я вспомнила программу, которую пыталась внедрить в меня Кассандра Антониновна — и тут же принялась ее осуществлять. Нельзя, конечно, забывать, что когда у Кассандры Антониновны вышибает предохранители, она становится совершенно невменяемой. А их вышибает всякий раз, когда дело касается ее сына.

Вспышкой встала перед глазами фотография, сделанная когда-то еще здоровой и относительно молодой Кассандрой: собранный и решительный, но при этом мягко улыбающийся Рюрик… Твердый рисунок его губ… Судя по тому, что у них с матерью ничего общего, он может здорово напоминать своего отца. Человека, прожившего с Кассандрой Антониновной более двадцати лет и оставившего ее незадолго до собственной смерти. Хотелось бы знать, что усадило ее в инвалидное кресло: его уход? Его смерть? А может, страх повторения в дальнейшем едва не убившей ее ситуации? Желание избежать ее любой ценой, намертво привязав к себе хотя бы сына этого человека. Ни одной фотографии которого, замечу, в доме не наблюдается. Какой Вениамин? Не было никакого Вениамина. А вот Рюрик был, есть и будет.

Кстати, в свете особенностей Кассандры Антониновны поступок Вениамина Снегова выглядит не столько предательством, сколько запоздалым всплеском инстинкта самосохранения… То есть нет, и предательством тоже — но по отношению к Рюрику…

Стоп! Я ведь не об этом собиралась подумать. Влюбленный Снегов. Хм… Попробуем исходить из того, что у Кассандры Антониновны был период просветления, и ее гипотеза содержит рациональное зерно. Кро-о-охотное такое зернышко. Что тогда? Вернее — кто? Отметаем как ни с чем не сообразные кандидатуры Анны Федоровны, Оленьки, Мари, Анечки и мою. Кто у нас остается? Никого. Значит, я иду неверным путем.

Пробуем снова. Итак, меня отметаем потому, что я точно знаю: у меня романа со Снеговым нет. Анну Федоровну — хотя бы по возрастному показателю. Оленька — женщина, счастливая в семейной жизни, к тому же объединенная со Снеговым многолетней дружбой. Суровой мужской дружбой. Нельзя считать эти обстоятельства неодолимой стеной, но… шансов мало. Мари? Если бы это была она, все давно бы обо всем знали. Мари — не такой человек, чтобы скрытничать и хоть что-нибудь таить в себе… А вот Анечка именно такой. Что мы знаем об Анечке? Практически ничего… Интересно… Наверное, и правда стоит присмотреться. Хотя если за два года ничего не высмотрела…

Кстати, не исключено, что я снова иду неправильным путем. Кассандра Антониновна может неплохо знать собственного сына, но исходит ли она хоть из чего-то помимо этого? Вся «интрига» может замыкаться на нем. То есть не исключено, что он действительно в кого-то влюблен, но совершенно безответно. Тогда Оленьку и Мари в список придется вернуть. А вот меня — не придется, ибо я и Снегов — две вещи несовместные. Вернее, Снегов и я… Неожиданно остро царапнуло сожаление.

Ну вот наконец и метро. Домой.

Теперь — по привычному маршруту: в душ, затем в И-нет. Там (не в душе, естественно) меня поджидал Профессор. Мы успели как следует пообщаться — когда он вдруг начал говорить весьма неожиданные вещи…