Служили два товарища...

Что особенного заключал в себе облик комнаты в соседнем доме, кроме некоторой, объяснимой освещением, пластичности и ничтожного сходства с комнатой, в которой он жил? Однако сходство подстегнуло и остановило его внимание на том, что отличало комнату в соседнем доме от его собственной. В этих различиях должно было открыться, как ему казалось, нечто интересное и важное для него. Мир человека иной природы, если судить по обстановке. Эта женщина, девушка из соседнего дома уже привлекала его.

Он не видел ее? Что ж из этого!

Забросив чтение и занятия (школа в этом году была закрыта: не было дров), он дожидался у окна сумерек. Незначительность расстояния между окнами позволяла ясно различать все находившееся в комнате.

Вскоре он убедился, что в комнату никто не заходит. А вместе с тем ее неприбранный вид говорил о жизни, прервавшейся лишь на короткие часы. Лишь уходя ненадолго, оставляют так книжку на столе, позволяя неутомимому сквозняку свободно листать страницы.

Стакан на блюдце рядом с ложечкой, наполненный оранжевой жидкостью, позволял догадаться без труда, что кто-то пил из него чай и успел в этом только наполовину.

Но самым волнующим в таинственно остановившейся жизни комнаты было освещение. Свет в маленькой лампочке под полосатым глухим абажуром, наперекор всякому смыслу, горел день и ночь. Днем он был неразличим, но к вечеру он становился все явственнее, покрывая находившееся в комнате матовыми тоненькими полосками света и тени.

Окно было раскрыто. Рамы отворялись в комнату: последнее, вероятно, предохраняло их от действия ветра.

Постепенно он перенес любопытство с живописности незнакомой жизни на тайну и на девушку, которая там, в той комнате, еще совсем недавно спала, занималась, читала и пила чай.

Теперь он часто рисовал в мыслях образ этой девушки то черной, то белокурой ровесницей.

Он останавливался посреди улицы, когда в проходившей женщине узнавал знакомые ему черты. Иной раз ему казалось: вон та стройная девушка в синем, — она только что вошла в соседний дом, — сейчас появится у окна напротив. Он ждал минуту, две.

Может быть, ей нельзя быстро подниматься по лестнице? Проходило десять, пятнадцать минут… Не она.

Так возрастало его любопытство, и сердце приготовлялось к неясным и смутным чувствам.

Постепенно он пришел в состояние, почти не позволявшее думать о чем-либо другом.

В тот год весна была ранняя и быстрая. Как бы отвечая его тайным желаниям, починили ветхий балкон, почти развалившийся за зиму, и он приблизился к предмету мало понятного ему самому любопытства. Театральный бинокль укоротил это расстояние приблизительно на одну треть, положив предел, преодолеть который можно было только спустившись во двор соседского дома, где за одну ночь зазеленели деревья.

Зелень упрятала наполовину беседку и грозила, как это показалось ему в первую минуту, скрыть окно. У него отчаянно забилось сердце, когда эта возможность представилась ему во всей неизбежности. Один летний дождь — и тяжелая ветка клена, выкинувшая зеленые с воробьиный носок побеги, должна была превратиться в объемную зеленую массу, которую художники в эти годы склонны были изображать в форме неправильного куба, пронзенного коричневой диагональю ветви. Однако до летних дождей оставалось еще достаточно времени. И потом, быть может, все же сохранятся сквозные просветы в листве?

Однажды ночью неминуемое надвинулось с устрашающей скоростью. Он вскочил с постели, подбежал и распахнул окно. Первая весенняя гроза с южными зарницами и обезумевшим ветром неслась от пригорода и реки и через десять минут смешала все неверные ночные краски в сплошную серебристую волну воды и ветра.

Он стоял у окна, восхищенный и вместе с тем охваченный отчаянием. Никогда оно не достигало в нем такой силы. Казалось, не только почки распускаются, но листья видимо растут в безбрежной дождевой мгле.

Он проплакал около часа в подушку, задыхаясь под тяжестью одеяла, опасаясь, что его услышат в соседних комнатах. Он молился о просветах в кленовой ветке. И так уже распустившиеся побеги набрасывали зеленую пелену на предметы в комнате соседнего дома.

Шум ветра и дождя не утихал, убивая последнюю надежду.

Как же велика была его радость, когда утром он увидал посреди зеленой суеты распустившихся веток обломанную ветром ветвь. Она свисала с дерева, обнажив всю стену соседнего дома, и дворник отпиливал ее.

Случайность благоприятствовала, она, казалось, говорила: «Не оставляй начатое на полдороге».

Наскоро выпив скудный чай без сахару с черным черствым хлебом в холодной столовой, ни разу не топленной за зиму, он выбежал на балкон.

Комната была ясно видна при солнечном свете. Весь подоконник и придвинутый к окну стол блестели от воды.

Ему казалось, что нетрудно различить небольшие лужицы там, где капли, скатываясь по неровностям окрашенного белой масляной краской подоконника, сбегали в невидимые углубления.

Книжка промокла, страницы в ней отяжелели и лежали неподвижно, греясь на солнце.