Служили два товарища...

Несколько листьев и небольших веток, сорванных и заброшенных ветром в комнату во время грозы, увидал он на столе. Даже на диване лежал совсем еще желто-зеленый от молодости листок клена, вероятно с тоненькой, припухшей к концу ножкой. Вчера его не было.

Все эти ничтожные изменения, принесенные ветром в остановившуюся жизнь, могли бы помочь ему разобраться в своих чувствах.

Не нужно быть особенным человеком для того, чтобы заболеть любопытством, попав в замок и парк, так правдоподобно описанный в сказке Перро. Люди находились там в тех положениях, в каких застал их волшебный сон. Одни спали с дичью во рту, не успев дожевать ножку или бок; другие, уснув, неслись на неподвижных лошадях по следу зайца, застывшего посреди луга с далеко выброшенными в остановившемся беге лапами. Собаки в своре спали сидя, с вытянутыми от жары языками.

Молниеносно и надолго остановившаяся жизнь поражала и в комнате.

Незащищенная от дождя и ветра, в тот день после грозы она, казалось, готова была обнаружить силы, притягивавшие к ней. Будь найден простой ключ к решению: владелец уехал на дачу, владелец заночевал у друзей — и обаяние комнаты, быть может, вскоре исчезло бы. Со временем она стала бы, подобно комнатам в других домах, понятной и неприметной.

Он не задумывался над этим.

В окнах рядом, вероятно в этой же квартире, появлялись люди. Старушка подходила к свету вдеть нитку в иголку; маленькая, ничем не привлекательная девочка мастерила змея на подоконнике. А комната все оставалась пустой и ждала кого-то.

И вот в теплый весенний день, во время перестановки книг в столовой, когда он выглянул на балкон для того, чтобы удостовериться, что в комнате напротив ничего не переменилось, — сердце его застучало.

Книга, все эти дни лежавшая посреди стола, теперь лежала на краю дивана.

Он не успел собраться с мыслями.

Дверь отворилась. В комнату легко вошла женщина с белой тряпкой в правой руке и, подойдя к столу, провела по его запыленной поверхности, смахнув при этом свернувшиеся побуревшие листья, заброшенные в окно грозой.

Она была молода.

Ей можно было дать лет двадцать, хотя это трудно было окончательно решить: черты лица скрадывало расстояние. Ее волнистые рыжие волосы горели на солнце, бросая отсветы на лицо и преображая черты. Девушка вышла на минуту и вернулась с половой щеткой. Движения ее были, может быть, несколько поспешны, позволяя предположить, что уборкой она занимается без удовольствия.

Выставив щетку за дверь, она достала из кармана коротенькой серой жакетки, появившейся на стене, хлеб и конфеты. Она жевала то и другое, равнодушная к скудной еде, перелистывая книжку, взятую с невидимой полки. Окончив завтрак, она чуть приподняла обеими руками юбку и коротким движением что-то сбросила с колен, — вероятно, крошки.

Потом девушка встала и потянулась, как человек плохо выспавшийся или только что вскочивший с постели. Подойдя к окну, она машинально выглянула в зеленевший сад. Волосы ее вспыхнули рыжим огнем, она стояла, щурясь, ослепительно яркая на солнце.

И вдруг все потухло: белая штора, почти прозрачная, но непроницаемая при дневном свете, соскользнула вниз. Он изумился тому, что не замечал ее раньше.

Между тем ветер то надувал ее, то отпускал, как парус.

Он в первый раз увидел девушку, и все же ему сразу показалось, что она должна быть именно такая: рыжая, не совсем красивая, с широким лбом, румянцем и лукавыми большими глазами.

Его знание женщин в те годы опиралось на превосходные печатные источники. Он представлял себе Елену из «Одиссеи», и царицу Савскую, и честолюбивую леди Макбет — женщину жестокой красоты. Он представлял себе Наташу Ростову и Соню посреди чистых осенних полей. Но больше привлекали его два других образа. Один — рыжая Зефхен, о красоте которой рассказал Гейне. Непоседа, отважная и отверженная дочь палача, она жила в одиночестве. Печальное ремесло ее угрюмых и богомольных предков бросало на всю ее жизнь таинственный свет. Зефхен часто напевала:

Ты хочешь, чтоб моря лазурный вал
Иль дуб высокий твой труп качал.
Иль хочешь ты светлый меч целовать.
На нем — господня благодать.

Она приносила спрятанный на чердаке острый дедовский меч, слишком тяжелый для ее слабых рук, и с улыбкой лисички протягивала своему другу. Но друг не хотел целовать светлый меч, предпочитая целовать рыжую Зефхен.

Иногда рыжая Зефхен уступала в представлении нашего героя долю своей обаятельности контрабандистке, повстречавшейся Печорину в унылой Тамани и едва не утопившей его.

В девушке из соседнего дома не было ничего, хотя бы отдаленно напоминающего рыжую Зефхен или контрабандистку. Однако он храбро сравнивал их, находил сходство, и обаяние этих привлекательных для него образов переносил на девушку.

В тот день он увидал ее еще раз. С полотенцем через плечо она стояла у окна. Был вечер, в комнате горел свет, и ее фигура вырисовывалась черной тенью в освещенном прямоугольнике.