Служили два товарища...

Между тем случилось то, чего он больше всего желал и больше всего боялся. Он был замечен, почти пойман с поличным.

Однажды, когда он следил за комнатой в соседнем доме, готовый выскочить из дому, как только рука девушки ляжет на седло велосипеда, она посмотрела в его сторону внимательным и, как ему показалось, лукавым взглядом, от которого он почувствовал себя красным от стыда.

В другой раз он стоял на балконе, положив локти на перила, голову на руки, и смотрел, как девушка читала, отгоняя от себя муху или пчелу — он не мог разобрать, и это его раздражало. Сломя голову он побежал за биноклем, но и в бинокль ничего не увидал.

Вероятно, это была пчела. Ее могла привлечь ветка вишни с белыми и розовыми цветами, стоявшая в кастрюльке. Теперь пчела, должно быть, надоедливо кружилась вокруг, а девушка читала. Ему хотелось крикнуть: «Да прогоните же ее!»

В это время девушка подняла лицо от книги, и глаза ее встретились с биноклем.

Бинокль задрожал в его руках и через мгновение, разбитый на мелкие осколки, лежал на земле под балконом.

Как и в первый раз, лукавая улыбка пробежала по лицу девушки. Она подняла ладонь на уровень щеки и погрозила пальцем.

Когда он бежал с шестого этажа вниз, а потом вверх по лестнице с остатками того, что было биноклем, он с головы до пят был во власти охватившего его радостного состояния.

Это был первый знак возникающих отношений с чужим человеком — девушкой, первый в его жизни. Иногда он вступал в разговор с незнакомыми людьми, но обыкновенно это вызывалось деловой необходимостью. Теперь же не было другой необходимости, кроме смутной нежности и непреодолимого интереса.

За обедом отец сказал:

— Уничтожение всякого имущества, не принадлежащего лично нам, карается со времени возникновения величайшей идеи собственности. Определив ход всемирной истории, собственность оградила себя верной крепостью охранительных законов, которые я, ваш отец и покорный слуга, изучал по мере своих сил. Наше время войдет в историю как эпоха заката и гибели этой тысячелетия просуществовавшей идеи. Из этого, однако, не следует, что всякий мальчишка может безнаказанно уничтожать имущество, не принадлежащее ему.

Закончив свою мысль, отец выпил большой глоток воды и задумался.

На другой день девушка сидела у окна и штопала чулок.

Он стоял и не без робости смотрел на ее худощавые, покрывшиеся загаром руки, на тень, падавшую на лицо и грудь. Он с нетерпением, с отчаянием ждал, когда она его заметит. И девушка, действительно, заметила его и кивнула все с той же улыбкой, лишавшей его необходимого самообладания и уважения к себе. От неожиданности и растерянности он удрал с балкона.

Через три дня он поборол свое смущение и, до боли сжав кулаки, ответил на кивок. В продолжение нескольких дней они кланялись по утрам и вечерам. Надо сказать, что, отдав эти ничтожные знаки внимания и весело, приятельски улыбнувшись, девушка сразу же забывала о заключенном знакомстве.

Вскоре она исчезла, на этот раз затворив окно и махнув рукой на прощанье.

Он выбежал на улицу и увидел издалека (близко он боялся теперь подходить), как она, с жакеткой в руке, в белой блузке, скрылась за углом.

Появилась она неожиданно.

Подойдя к окну, он увидел, как девушка быстро укладывает в небольшую корзинку бумаги, белье и платье.

Он вышел на балкон в надежде, что она его увидит и поздоровается. Однако случилось нечто большее.

Девушка подошла к окну и поманила его рукой. Он не мог ошибиться. Солнце освещало ее всю. Одной рукой она держалась за раму, а другой звала его. Глаза ее были сощурены от солнца. Но выражение лица девушки противоречило движению ее руки: на нем не было улыбки, которую он хорошо знал, чуть насмешливой, лукавой, — скорее оно было деловито-сосредоточенно, может быть печально.

Девушка продолжала его звать и делать знаки. Он не знал, как поступить, он побледнел, сердце надоедливо стучало в груди и ноги не слушались.

Так прошли две минуты. Девушка сердито топнула ногой, он понял это по резкому движению ее тела, так как ноги ее от бедер были скрыты подоконником и столом.

Она простояла еще минуту у окна, неподвижная, в лучах солнца. Полевые красные гвоздики и отцветающие ранние васильки в кастрюльке касались ее синей юбки у живота и белой блузки у груди. Потом она резко повернулась спиной, и солнце, скользнув по ее шее, затылку и золотистой голове, загорелось в оконных стеклах.

Девушка взялась одной рукой за корзинку, а другой — за руль велосипеда и еще раз обернулась.

И тогда, каким-то внутренним чутьем угадав, что, быть может, на этот раз разлука предстоит на срок долгий, может быть очень долгий, что знакомство их грозит прерваться, — он опрометью выбежал из квартиры, позабыв запереть дверь, — величайший проступок, какой он только мог совершить.