Служили два товарища...

У фанерной будки, окруженной частоколом весел, сидит лодочник. Дым ползет вокруг его широкой, уже загоревшей шеи. Лодочник сидит с трубкой в руке. Он ленив и силен как вол. Он ненавидит работу и всегда откладывает починку весел и лодок на неопределенное время. Но, преодолев лень, вработавшись, он срастается с делом и неделями возится до глубокой ночи. И когда уже все сделано, что только можно сделать, и сеть починена, и лодки, и багры, и черпаки, и замазано стекло в оконце, и двери поставлены на новые петли, и все подметено и залатано, — он долго еще мечется, ищет, где бы приложить свои силы. Но энергии его был отведен совсем ничтожный клочок на земле и воде, и, помотавшись у деревянной будочки у мостков, он постепенно освобождался от томившего его желания деятельности и медленно впадал в спячку.

О чем он думал? О рыбе, которую можно наловить ночью, о гражданской войне, о цыганке с бубном, нарисованной на ящике из-под табака, на котором он постоянно сидел? Может быть, он в такие минуты ни о чем не думал, и создание его только регистрировало, как пленка фотографического аппарата, движение солнца, воды, судов, пока пустота в желудке не говорила ему, что наступило время обедать или ужинать.

В прошлом году дела его прокатной станции пошли под гору, как и все речные дела. «Какой сукин сын пойдет катать свою даму в такое проклятое время?» Наступившая весна тоже не обещала ничего хорошего.

— Эй, мелюзга, ты первый в этом году катальщик, — сказал лодочник, дружелюбно осмотрев мальчика.

Мальчик не обиделся на прозвище, хотя он считал его в высшей степени несправедливым. Он уважал в лодочнике силу и любил его фигуру, как будто вырубленную тупым топором.

Предстоял щекотливый разговор, о котором он позабыл, как и обо всем на свете, стоя у обрыва над рекой. Вернее, он не хотел думать о том, что денег на лодку он не получил, что дома вообще не было денег и что отец категорически запретил ему кататься в разливе.

— Иван Николаевич, — сказал мальчик, — у меня нет денег, я потом достану.

— Ну чего ж мне с тобой еще делать, если денег нет? — сказал лодочник и опустил веки.

— Я потом принесу, — сказал мальчик через некоторое время тише.

— Пустить мне тебя, что ли, на этот раз, как первого катальщика?.. Ты куда пойдешь?

— Через остров.

— Может, что полезное увидишь — привези. Корягу какую на дрова…

Он уже не слушал, он сбежал по мосткам к будке и, выбирая весла, с любопытством заглянул в окно.

Внутри все было неопрятно и пусто. Лодочник еще не принимался за работу. На щербатом столе, в пыли, лежал хлеб с высевками и три соленых огурца. На стене, как и в прошлом году, — фотография женщины в купальном костюме с голой грудью и гитара с лиловой лентой. Все это было привлекательным. Он с осени не видел домика, и пыльной гитары, и фотографии, и цыганки с бубном, и самого лодочника, и сейчас ему было весело. Река подхватит его и помчит на своей широкой спине. Справится ли он с течением? В половодье оно особенно сильно у середины и под обрывом на правом берегу.

Думать об этом было некогда; он выбрал весла, отыскал узенький полутриггер «Касатку», на котором ходил в прошлом году, и кинул в него новенький багор с острым крючком на конце и черпак.

— Круг возьми, еще потонешь, наделаешь людям лишних делов.

Лодочник сердито встал с ящика и, сняв с крыши круг, швырнул его в лодку.

Осталось вложить весла в уключины… Сначала он слегка оттолкнул воду одним свободным веслом, другое еще зажато между бортом и мостками. Лодочка легко отходит от мостков, волоча причальный конец в воде. Он втягивает мокрую веревку и при этом обжигает руку о холодную, как лед, реку. Еще мгновенье — и течение подхватит лодку.

— Эй, — неожиданно кричит лодочник, — разрази меня гром, если ты на три пальца не вырос… Привези…

Ветер уносит его слова.

Берег убегает вверх по течению, и домик лодочника мгновенно становится маленьким. Овечьи белые шкурки облаков несутся назад к обрыву.

Лодку послушно несет вниз и к середине. Он сидит спиной к течению и видит вдали за лодочными пристанями прибрежный край города. Одна труба дымит коричневым дымком, другие шесть спят.

Течение становится все сильнее, «Касатка» вздрагивает, она скачет по мелкой волне, вода барашками и пузырями взлетает у носа. Он держит весла на весу над водой, и ветер, рвущийся вниз по реке, ударяет в них как в деревянные паруса.

Надо повернуть их ребром. Теперь весла стали легче, — кажется, видно, как по ним проносится ветер, цепляясь за отставшую от лопасти на правом весле жестяную ленточку. Он оставляет на ней клочья своего невидимого мчащегося тела, он звенит в ушах, ныряет в волну и, выскользнув на ее гребень, мчится дальше. Он тащит лодку за собой, и вот уже от затопленной слободы виднеются только крыши да беленые, ослепительные на солнце, трубы.

Довольно. Дальше не надо. Забросить левое весло подальше назад, правым — рывок в противоположную сторону. Лодка послушно поворачивается на месте.

Теперь греби!