Служили два товарища...

Я представлял себе бразды глубокими колеями на заснеженной зимней дороге.

…Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая.

— Веду, веду. Спать пора, а не лясы точить. От несчастье с цим молодым господином на мою бедную голову.

— Ах, ваша маленькая польза!.. — сказал гость. — Давайте, что ли, спать, всего за вечер не переговоришь.

Феня торопливо взбила мою подушку.

Я лежал и видел в полумраке комнаты всадников. Тех самых, что в начале войны, не так уж давно, проезжали по нашей улице. Теперь они возвращались с войны. Запаренные лошади дышали тяжело, они устали; подковы не высекали искр в снегу. Я вспомнил всадников, как далекий сон. И как сон, снова увидал мать в свете вспыхнувшего электричества на перроне вокзала.

Дверь в столовую была приоткрыта, и до меня доходил разговор и знакомый легкий запах отцовских папирос. В этом разговоре я услышал раз и другой слово «революция». Отец когда-то рассказывал о Великой французской революции, поставившей на эшафот Людовика XVI и Марию-Антуанетту. Я тогда усвоил, что революция казнит плохих королей и легкомысленных королевских жен.

— Да, скоро начнется, — сказал гость. — Слишком много народ голодал и холодал, и темнота его не сделала добрее… Все идет к этому…

— Желаю вам счастья, — сказал отец.

Я лежал в постели, в окне плыл в легкой туманной дымке диск луны. Летел снег новогодней метели. Жизнь была такая же вечная и крепкая, как небо с морозным сиянием. По небу метет голубой ветер и тащит снежные облака, такие чистые, такие вечные.

Рано утром гость исчез. Когда я вышел из нашей с Феней комнаты, его уже не было.

В пепельнице лежали горой окурки, пахло табаком. А на столе светился голубой листок — коротенькое письмо от мамы.

Странный гость

Через несколько дней после той злосчастной поездки в губернское управление произошло еще одно событие: какой-то человек проскользнул в нашу кухню и там исчез. При кухне был чулан, где Феня поставила столик, два стула и прибила к стене фотографию своей семьи и маленькое зеркальце.

В этом чулане, отделенном от кухни полосатым пологом в листьях и цветах, Феня принимала девушек с лестницы. Здесь они шушукались, смеялись, гадали при свечке.

И вот, вернувшись со двора, я увидел за пологом чулана при свете свечи незнакомого человека. В углу у двери висела на гвозде прожженная в нескольких местах солдатская шинель, зимняя шапка со смушкой и почерневший ремень с орлом на пряжке.

Феня при мне пробежала за полог с тарелкой и чайником, И я услышал ее ласковый шепот, но слов не разобрал.

В обед человек еще не ушел. Феня втащила в чулан дачную раскладушку.

Теперь я старался как можно чаще заглядывать на кухню. Феня была так занята своим гостем, что не обращала на меня внимания.

— Кто это? — спросил я Феню шепотом и показал глазами на полог и шинель.

— Это до тебя совсем не касаемо, золотце мое самоварное, — сказала Феня. — Не суйся под ноги. У людей, может, горе и неприятности…

Я заходил в кухню то за одним, то за другим. Полог светился изнутри от огонька (теперь я знал, какие на нем цветы шиповника). Человек сидел за столом, подперев бритую голову руками.

За обедом, когда Феня вышла, я сказал как можно безразличнее:

— Знаешь, папа, у Фени на кухне солдат.

— А тебе что за дело? Терпеть не могу, когда всюду суют свой нос.

— Фенечка, — спросил я, схватив Феню за руку в коридоре, — скажи, пожалуйста, это твой жених?

— Ну и смола! Ну чего ты ластишься? Нельзя говорить. Понимаешь?

Слова Фени поразили меня. В доме завелась тайна. Как я ни ломал голову, я ничего не мог понять.

На другой день выяснилось, что владелец шинели ночевал на раскладушке за пологом с цветами шиповника.

«Вот еще увезет Феню…» — подумал я.

Отец, заметив мои мучения, утром, перед тем как уйти на службу, сказал:

— Сегодня мы все вместе обедаем. Но ты молчи, пожалуйста, я не хотел бы, чтобы поползли по двору слухи.

До обеда я жил в мучительном ожидании. Непонятная тайна повисла над нашим домом. О ней могли поползти слухи. Я вспомнил разговор отца с чиновником.

Да, нашему дому действительно грозили неприятности.

В обед гость вышел к столу. Он был в солдатской зимней гимнастерке, погоны крылышками торчали на плечах, а на груди висела маленькая солдатская медаль, сразу преисполнившая меня высочайшим уважением к гостю.

— Садитесь, Дмитрий Иванович, — сказал отец. — Давно вы с фронта?

— Недавно…

— Ну и как там?

— Обыкновенно. Отступаем. Народ больше по домам старается… Нехай, говорят, Николай Второй едет с Вильгельмом драться.

— И совершенно, так сказать, правильно! — объявил отец. — История повторяется. Проиграли войну японцам — пошел по России девятьсот пятый. Проиграли войну немцам — теперь все будет серьезнее.

— Ешь, Митенька, — приговаривала Феня, подкладывая гостю картошки. — Я как на тебя в первый раз посмотрела, не узнала.

— И что же вы решили предпринять? — спросил отец.

— Поеду в семью к сестре. Поживу. Никто не дознается. Бумагу такую получил, что на излечение…