Служить театру честно. Записки артиста Мариинского театра

За время руководства театром в моей жизни случалось разное. Например, в начале 1990-х я попробовал работать за границей, потому что поступило хорошее предложение. Мне хотелось себя показать, как педагога и репетитора. У меня была на тот момент большая педагогическая и репетиционная практика, серьезный опыт. Как-то появилась вакансия в Турции, мне ее предложил знакомый. Поехал я через Азербайджан. В Азербайджане познакомился с директором театра, он проводил собеседование, решал, кто поедет, все про меня выяснял. Жил я в Азербайджане два дня в хорошей гостинице, «Бакы». Они ведь город называют не Баку, как мы, а «Бакы». И вот я приехал в Турцию, в ведущий театр страны в Анкаре, с балетной труппой больше двухсот человек. Там работали два педагога из Грузии и они, судя по всему, не хотели никого другого. Я потом понял, что они про меня что-то наговорили еще до знакомства, ничего обо мне не зная.

Мне дали вести класс. А про меня уже пошла нехорошая молва. Там был солист, русский, который учился в Грузии, у Чабукиани. Он пришел на урок, мы — как обычно у мужчин — познакомились. И потом он подошел ко мне и сказал: «Мне твой урок понравился, а говорили совсем другое». И вот он мне предложил как-то в выходной съездить с мастер-классом в другой турецкий город, в пятистах километрах от Анкары. Я согласился, совершил целое путешествие на автобусе туда и обратно. Дал урок для артистов, познакомился с тамошним балетмейстером. Они оба с женой до этого работали в Большом театре, он был со званием. Жена у него была афроамериканка. Они меня очень хорошо встретили. Мы ходили вместе на море, полночи проговорили. Было очень приятно, и я совершенно не пожалел об этой поездке. А утром в понедельник, вернувшись, уже давал урок у себя в театре. В Анкаре я проработал в общей сложности около года, и пришлось вернуться. Мне, помню, звонили из администрации и говорили, что, если я там задержусь, могу свой театр потерять.

В театре в Анкаре никто не знал русского, переводчика не было, приходилось справляться самому. Я давал урок и объяснялся с коллегами по-французски. Одна артистка балета хорошо знала французский, это облегчало мою жизнь. Хотя в целом мне было нелегко объяснять и достигать взаимопонимания. Я давал класс солистов, их было тридцать шесть человек. Они все были отлично подготовлены, уровень труппы был отличный. Особенно прилежно занимались женщины, а мужчины — немного с ленцой. У них был потрясающий зал — огромный, метров триста — со стеклянным потолком, сквозь который вечером были видны звезды.

Я только через несколько дней привык к тому, что у них танцовщики стоят в зале по кругу, с разных сторон, кто-то — у дополнительных палок. Надо было показывать так, чтобы все всё видели, крутиться из стороны в сторону. Постепенно я, конечно, адаптировался. А потом девочки стали обращаться, просить позаниматься дополнительно. То есть, я делал свое дело хорошо, артистам мои уроки нравились. Руководство театра мне, к сожалению, дало только вести урок классического танца, хотя я мог быть и репетитором. Потом, во время подготовки репертуара, я видел много ошибок — например, в «Дон Кихоте». Иногда все же подходил к исполнителям и что-то подсказывал. Например — я немного поправил солиста в цыганском танце. Он делал кое-что неправильно: когда перепрыгивал с ноги на ногу, наклонив корпус вперед, должен был рукой каждый раз касаться пола, и не касался, просто вытягивал руку вперед. Я очень внимателен к мелочам, деталям хореографии. В целом, я расположил к себе танцовщиков, они меня слушали.

Я считаю, что мы — отечественные педагоги — нужны иностранным труппам, чтобы взять от нас все, что возможно. В Анкаре было шесть своих репетиторов. Они могли взять все секреты нашей педагогики, репетиторства и потом сказать «до свидания». И я решил вернуться домой. Хотя у меня уже и паспорт был, я мог потом еще целый год въезжать в страну, когда угодно.