См. статью «Любовь»

Найгель вторично выкрикнул «западня!» (это происходило в тот вечер, когда он собирался в отпуск, — см. статью отпуск). Поезд на Берлин отходил из Варшавы в шесть утра. Шофер уже закончил все необходимые приготовления, но Найгель отказался отправиться в путь, прежде чем услышит от Вассермана продолжение истории Казика. Но этот хитрюга Вассерман, со своим еврейским коварством, упирается и артачится и отказывается пересказать немцу интересующую его главу повести, а мямлит что-то касательно скучнейших обстоятельств возрождения команды «Сыны сердца» (см. статью сердце, возрождение «Сынов сердца»). Стрелки часов неумолимо движутся, утекают драгоценные минуты, а до Казика подлый еврей так и не добрался — нарочно нанизывает какие-то никому не нужные и не относящиеся к делу подробности и уже умудрился затянуть свой рассказ до глубокой ночи, как в свое время прекрасная Шахерезада. Наконец Вассерман умолкает, и Найгель, воспользовавшись паузой, требует, чтобы теперь он выполнил свое обещание и рассказал про Казика, «хотя бы галопом по Европам, Шахерезада, это очень важно! Что же произошло с Казиком в последние годы его жизни?». Вассерман отказывается. Он бледен, он помертвел от страха, но чувствует, что обязан отказаться. Найгель понимает, что его предали. Не своим голосом он выкрикивает единственное слово «предательство!» (см. статью предательство), ударяет кулаком по столу и ждет — ждет продолжения рассказа. Но Вассерман уже все понял, он уже раскусил врага, он знает, по какой причине Найгель обязан узнать продолжение (см. статью плагиат), и потому только утверждается в своем отказе. Он даже находит в себе силы надменно усмехнуться и сказать, что, если Найгелю так уж не терпится, он вправе сам продолжить рассказ, как ему нравится. Найгель бросает испуганный взгляд на часы и утрачивает всякую сдержанность. Он вскакивает и обрушивает на Вассермана удары своих стальных кулачищ. Это был первый и последний раз, когда он прибегнул к подобному методу воздействия на сочинителя.

Вассерман:

— Ухватился, бандит, за мою бедную шею и принялся молотить куда ни попадя, с размаху бил, со всей силы, а я не проронил ни звука, но умалил сколько мог свою фигуру, сжался в комок и пожелал себе кончины, потому что таким путем, путем рукоприкладства, не пытались еще прикончить меня никогда, всегда только издали, не прикасаясь.

Тут Найгель ни с того ни с сего рухнул вдруг навзничь на пол, полежал минуту возле Вассермана, который уже едва дышал и лишь бессильно постанывал, потом с трудом поднялся, умыл лицо и подал еврею мокрую тряпку, встряхнул его и велел обтереться.

Вассерман:

— Мантия моя шайсмайстера была вся в крови, скулы сводило от боли, во рту саднило. Дотронулся я кончиком языка до зубов, и три тут же вывалились на пол. Ладно, Бог с ними: меньше придется платить доктору Бломбергу.

— совесть.

1. См. статью нравственность.

2. Когда в беседе с Вассерманом Найгель заявил, что «совесть — это еврейская выдумка, вредное и никчемное изобретение, даже фюрер сказал об этом в своей речи», еврей тотчас откликнулся:

— В самом деле так, большая это ответственность (см. статью ответственность), тяжкая, невыносимая ноша, и мы не забываем об этом никогда, никогда не забываем… Иногда оставались мы единственными, последними во Вселенной, кто помнил и разумел, что это за птица — совесть, иногда были такими одинокими — мы и Он, такими покинутыми и заброшенными, что впору позабыть и перепутать, кто тут задумал и сотворил и кто сотворен и выдуман…

Примечание редакции: К толкованиям Вассермана следует относиться с известным снисхождением. Понятно, что невозможно ожидать от такого еврея, который всю жизнь «обречен» неукоснительно соблюдать категорические этические и нравственные постулаты (в основном потому, что его не снабдили никаким иным «оружием»), — невозможно ожидать, чтобы он понял всю сложность и запутанность, всю многоплановость понятия совести. Необходимо помнить, что созданию слабому, лишенному средств обороны и возможности применять силу, доступен лишь единственный способ существования: он вынужден каким-то образом реагировать на ситуации, создаваемые другими. Ему никогда не приходится стоять перед жестокой и столь частой необходимостью выбора между двумя равно справедливыми и несправедливыми вариантами действия. Когда ты наделен силой, твоя сила требует применения, и таким образом создаются сложные ситуации, в которых нередко ты должен избрать один из двух относительных и несовершенных видов справедливости — то есть неизбежно причинить большее или меньшее зло.

— бунт, мятеж, восстание, выступление против властей.