Смейся, паяц!

В гостиной над столом висели четыре фотопортрета: я, Майя, Миша и Маша. Их сделал талантливый фоторепортёр Игорь Костин: «Я выделю ваши глаза и в них постараюсь передать суть каждого из вас». По общему признанию ему это удалось: мои глаза были, как всегда, печальны, в Мишиных глазах отражалась мудрость, в Машиных – желание что-нибудь немедленно отчудить, в Маиных – затаённая тревога и вечное беспокойство о каждом и обо всех. Когда её не стало, кот Гоша постоянно запрыгивал на стол, становился на задние лапы у её портрета и, горестно мяукая, по-кошачьи оплакивал её.

Видеть это было невыносимо, поэтому я убегал из дому, до позднего вечера сидел у Миши и Ирочки, у Лёни с Анечкой, у моих самых близких друзей Барахов. Приходил к ночи, кормил кота, принимал снотворное, засыпал, положив рядом с подушкой её оренбургский платок, в котором остался запах её волос, её тела, её дыхания… «Приснись мне! Пожалуйста, приснись!» молил я, прижимая к себе этот платок… Просыпался утром, кормил кота и снова убегал до ночи. Жить не хотелось. Всё время думал о встрече с ней, там, в той жизни, куда она ушла. Перечитывал книгу профессора Моуди «Жизнь после жизни» и ещё разные книги о Потустороннем.

Все мысли и все чувства, которые меня обуревали в те дни, я выразил позже в стихотворении, написанном двадцать девятого мая, в мой день рождения, который мы отмечали уже без неё:

Всю жизнь за успехом гнался,

Судьбой и Господом храним.

Писал, гулял, по странам шлялся,

Неоднократно я влюблялся,

Неоднократно был любим.

Мелькали города и лица,

Спешил, спешил, бежал, летел…

И некогда остановиться,

И главного не разглядел.

А главное – всё время рядом,

Не вопрошая ни о чём,

С улыбкой добрым, добрым взглядом,

Всегда с подставленным плечом.

Все сорок лет со мною мчалась,

Глотая пыль моих дорог,

И, наконец, пришла усталость

И сердце встало поперёк…

Я принимаю поздравленья,

И наша встреча весела,

Но…

Впервые на мой день рожденья

Моя Маюха не пришла.

И не пекла, и не варила,

И утром не поцеловала,

Подарок мне не подарила,

Который целый год искала…

Она ушла своей судьбою,

Не позвала меня с собою,

И рассказать мне не успела,

Что должен я ещё доделать.

И жизнь резко изменилась,

Как будто подвели черту.

И сразу всё остановилось —

Стою на разводном мосту.

За весь свой век авантюриста

Впервые испытал я страх,

Живу под маской оптимиста

Собакою на трёх ногах.

То вдруг кружится голова,

То вдруг отказывает тело,

И не помогут тут слова:

Хранитель-ангел улетела!..

И заканчивалось это стихотворение такими строчками:

…И нет у меня теперь прежнего тыла,

Её отозвали к себе небеса…

Она мою жизнь собой осветила,

Она мою жизнь собой освятила,

Оставив на фото святые глаза…

«Через тридцать дней её душа успокоится и тебе будет легче», – говорили мне верующие люди. Но прошло тридцать дней – отчаянье продолжало разрывать мою душу.

Каждый раз я находил подтверждения её какой-то необъятной любви и немыслимой заботы обо мне: когда мы вернулись после похорон, на столе лежал целлофановый пакет с поминальными свечами – она купила их перед своим отъездом, понимая, что уже не вернётся, чтобы я не должен был сам ходить по магазинам и на своём плохом иврите объяснять продавцам, что мне надо… А когда Мишенька гостил у меня, он попросил заказать ему пиццу. Я открыл нашу домашнюю телефонную книжку, перелистал её до буквы «П» и похолодел: туда был вклеен, вырезанный из русской газеты, номер телефона похоронного бюро, опять же, чтобы облегчить мне переговоры!.. И ещё я вспомнил, как там, в Москве, когда её забирала Скорая помощь, она, почти в бессознательном состоянии, сняла с себя золотой брелок и прошептала: «Передай Машеньке… И не забудь отдать деткам по пятьдесят долларов, которые у меня в кошельке»…

...