Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

Бунин, вопреки обыкновению, пытался помочь. В июне он написал Алданову о предпринятом им и другими сборе средств:

Вы знаете, в каком ужасном положении до сих пор Надежда Александровна – до сих пор то и дело припадки грудной жабы и очень часто потому, что все дни и вечера она совсем одна, – две дамы, у которых снимает она свою вечно темную, мрачную комнату, никогда не бывают дома, – и сама должна оправлять себе постель и что-нибудь готовить на кухне («что-нибудь» настолько скудное, что, помимо всего прочего, она истощена еще и недоеданием). <…> Поэтому решили мы, несколько человек, близких ей, – решили втайне от нее, – сделать денежный сбор… и дать ей возможность жить где-нибудь в хорошем пансионе под Парижем…[717]

Очевидно, попытка оказалась довольно успешной, поскольку в октябре Пантелеймонов сообщил Бунину: «Для Тэффи поступило пожертвований еще 6 тыс. – переваливает, значит, за сто», – то есть около 350 долларов[718]. Впрочем, к тому времени она перестала остро нуждаться в деньгах, поскольку снова начала писать.

В июне Тэффи вступила в переписку с Андреем Седых, заведующим отделом городских новостей (а впоследствии и главным редактором) «Нового русского слова», с которым познакомилась, когда тот жил в Париже. Она предупреждала его, что пока что не готова писать, но в одном из июльских писем добавляла: «…но надеюсь. “Сестра наша бедность”… очень торопит приняться за дело»[719]. Примерно месяц спустя она делилась с Буниным своим новым замыслом: «Собираюсь писать воспоминания кое о ком из ушедших. Надо работать, пока голова еще не совсем одурела, а только отчасти»[720]. В результате появилась серия остроумных, проникновенных очерков о знакомых ей ведущих литераторах и политиках, публиковавшаяся в «Новом русском слове» на протяжении двух последующих лет. В предисловии к первой части воспоминаний, посвященной Бальмонту, Тэффи определила особенности своего подхода: «Много интересных людей прошло через мою жизнь. <…> О творчестве каждого из них писали и будут писать еще и еще, но просто живыми людьми не многие их покажут. Я хочу рассказать о моих встречах с ними, об их характерах, причудах, дружбе и вражде»[721].

Тэффи вновь взялась за перо, восстанавливаясь в «Русском доме» в Нуази-ле-Гран – приюте для бедных и немощных, основанном матерью Марией в 1930-е годы и возобновившем свою деятельность в сентябре 1946 года. 4 августа, через несколько дней после приезда, она писала Бунину, что ей нравится царящее здесь «молитвенное» настроение, но через пару недель пожаловалась: «Очень у нас холодно и скучно. Боюсь, что приобрету дурную привычку заглядывать в церковь. Свечечки теплятся, батюшка молится, пахнет Шмелевым и Зайцевым. О-ох грех!»[722] Поэтому она почувствовала облегчение, вернувшись в конце августа в Париж, где они с Пантелеймоновым «гуляли, обедали в ресторане; “кот де мутон”[723] после пансиона развеселил ее»[724] (что свидетельствует об улучшении состояния ее здоровья).

В конце 1948 – начале 1949 года Тэффи чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы посещать культурные мероприятия, навещать Бунина и других друзей, ходить в кино, заглядывать в близлежащие бистро и кафе, но это не мешало ей продолжать жаловаться на свое бедственное положение[725]. Так, 7 октября 1948 года она написала Бунину, что у нее случился спазм, когда она покупала туфли, и она не могла произнести ни звука, а когда продавщица попросила оплатить покупку, подчинилась, «как автомат». «Вероятно, продавщица подумала, что я немая или знаю только слово “montrez”[726]», – шутила она[727]. Хрупкое здоровье продолжало служить помехой для творчества, в результате доходы Тэффи резко упали, особенно из-за того, что гонорары от «Нового русского слова» были так малы – пять долларов за маленькую статью и десять за две колонки[728]. «Такой большой фельетон берет у меня дней десять, а то и больше, – жаловалась она Седых 21 мая 1949 года. – Это гораздо меньше, чем берет с меня femme de ménage»[729].