Смелая женщина до сорока лет

– Без тебя знаю. Но…

– Что «но»? – НМ всё сразу понял. – Ты хочешь, чтоб я нарушал правила?

– Это не я хочу, – объяснила Нита. – Это жизнь диктует.

– Как? Что диктует? Кому? – удивился НМ.

Нита полчаса пыталась объяснить ему, как всё на свете устроено. В данном конкретном случае, да и вообще.

НМ ничего не понял.

– Нельзя нарушать правила, – отвечал он. – Тем более если от этого страдают невинные люди. А виновные уходят от ответственности.

– Мне сказали, что ты Настоящий Мужчина, – горько усмехнулась Нита.

– Правильно! – НМ даже со стула привстал. – Что такое Настоящий Мужчина? Это прежде всего честность, благородство, справедливость и дисциплина.

– Ты настоящий мудак, – вздохнула Нита. – Но получается всё равно НМ. Может, ты скажешь куратору, что я тебя посадила вместо себя работать? Сдашь меня? А?

– Я пока не знаю.

– Чего ты не знаешь, мудила?!

– Я пока не знаю, как решать коллизию любви и долга. Я люблю тебя, и ты это знаешь. Но честь и правду я люблю не меньше. Собственно говоря, конфликт между долгом и влечением – а в частном случае между честью и любовью, – это ключевая проблема европейской культуры четырех последних столетий. Например, трагедия Пьера Корнеля «Сид». А также Жана Расина «Федра».

– Сдаст, сука! – закричал ПП.

Он выскочил из-за двери и с размаху воткнул в спину НМ огромный кухонный нож.

– Сдаст, сука… – повторил он. – Ниточка, ты бы с ним погибла.

Кончик ножа вылез из груди НМ.

Брызнула кровь, яркого зеленого цвета.

НМ поник головой, но продолжал сидеть на стуле.

– Надо застирать? – спросила Нита.

– Пустое, – просипел НМ. – Она практически не смывается, это раз. У нее индивидуальный химический состав, это два. То есть это моя кровь и ничья больше. Так что не надо меня топить в пруду или закапывать в парке. Не поможет, не скроешь. Сейчас приедет полиция, вызов идет автоматом. Нита! Нита! Я тебя любил. Безмолвно, безнадежно. Но, наверное, не так, как тебе надо было. Прости.

Он свесил голову еще ниже.

– Это я тебя любил, Ниточка! – закричал ПП. – И люблю всё равно!

* * *

НМ починили, апдейтили, и он стал поэтом. Вошел в шорт-лист премии политической лирики «Золотой Алкей». Он простил ПП и просил суд о снисхождении и милосердии к нему.

Поэтому ПП посадили всего на четыре года.

Нита Невоструева носит ему передачи. Она немного набрала возраста и веса и стала 32–173–65, характер как был 27-го типа, так и остался, зато эмпатия повысилась до 15,1, при норме от 14,0 до 15,8 – прекрасный, прекрасный результат!

Китайский интернат без пощады

В дверь позвонили, потом постучали. Сергей Васильевич спросил:

– Кто там?

– Вера.

– Вера?

– Соседка, сверху, из двадцать второй.

Он открыл.

Да, конечно, он ее помнил. Девочка лет двенадцати.

– Да, Верочка, добрый вечер. Тезя! К нам гости-соседи!

Гортензия Марковна, жена Николая Сергеевича, показалась в конце коридора. Помахала рукой:

– Здравствуй, Верочка! Я сейчас! – и скрылась в туалете.

– Сергей Васильевич, одолжите пистолет! – сказала Вера.

– Пистолет? – взмахнул руками Сергей Васильевич. – Бог мой, какой еще пистолет, ты что?

– Я видела с балкона. У нас окна под углом! – она показала ладонями. – Я видела, как вы за столом сидите и его разбираете. Потом прячете, вот!

– Это наградной пистолет моего отца – сказал Сергей Васильевич. – Генерал-майора, Героя Советского Союза, Василия Филипповича Матвеева. У меня, разумеется, есть разрешение. А подглядывать нехорошо, Верочка.

– Я не подглядывала. Вы прямо напоказ сидели у открытого окна. Одолжите, пожалуйста!

– Зачем?

– У нас в школе будет спектакль про войну. А вообще – чтоб застрелиться.

– Застрелиться? А может с балкона прыг? – Сергей Васильевич решил обратить дело в шутку.

Щелкнул шпингалет, Гортензия Марковна вышла из туалета.

– Тезя! – позвал Сергей Васильевич. – Тут разговор.

– Сейчас! – Гортензия Марковна погасила свет в туалете, надавила на соседний выключатель и пошла в ванную, мыть руки.

– С балкона прыг большой риск, – сказала Вера. – Ноги переломаешь, и всё. Тогда вообще будет непонятно, что делать. А я им надоела и мешаю. Они хотят меня отдать.

– Ничего не понимаю, – сказал Сергей Васильевич. – Отдать?

Вера вдруг горько и громко заплакала:

– Отдать в китайский интернат номер два. Есть такой. Чтоб я там жила всё время. Китайский язык полезный для будущей работы. Потому что я им надоела, я им жизнь испортила, они сами так говорят.

Гортензия Марковна тем временем вышла из ванной и подошла поближе.

– Они – это кто? – спросила она.

– Тетя Тамара и дядя Дима.

Вера всё объяснила. Ее родители погибли в самолете, когда ей было пять. Ее взяла мамина дальняя родственница с мужем. Оформили опеку. Всё было хорошо, а вот теперь вдруг всё стало плохо. И ее хотят отдать. В китайский интернат. Потом сама спасибо скажет.

Вера была в свои двенадцать лет длинненькая и изящная. «Угловатый подросток» – это совсем не про нее. По всему видно, умная. Хорошее нежное лицо. Большие добрые глаза, серо-зеленого цвета. Русые волосы. Тонкие, почти незаметные брови.