Читаем Смелая женщина до сорока лет полностью

Смелая женщина до сорока лет

– В таком случае, – Шолохов старался сбить ее с вопросов о непонятных словах, которые он нечаянно произнес, – в таком случае возьмите и замените Геллу на Машу или Катю! Гелла, или там Белла, – всё равно похоже на Стеллу. А лучше не обращайте внимания. Третий раз повторяю, это описка. Вот, например, я в своем «Тихом Доне», вы, наверное, не читали…

– Отчего же? Читала, разумеется.

– Вот я там написал, как Григорий ведет поить коня к реке. Просто ведет по пологому берегу. Назавтра мне показалось это неинтересно. Написал, что он ведет коня, осторожно спускаясь по крутому обрыву… И забыл вычеркнуть первый вариант! Так и сдал в печать! Нет, вы только представьте себе, главный герой два раза подряд поит коня в разных пейзажах! И никто не заметил. Ничего. А если заметят, сами поймут, что это случайность.

– Интересно! – Елена Сергеевна благожелательно улыбнулась. – Я тоже не заметила.

– Вот видите! Ерунда всё это. Да, и еще. В романе Михаила Афанасьевича, там, где Понтий Пилат беседует с Иисусом, а потом со своими помощниками… Я там сверху меленько вписал, как это будет по-гречески и по-латыни. Это уже так, для игры и краски. Можете вычеркнуть.

– Вы знаете латынь и греческий? – изумилась она.

– Знаю – сильно сказано. Так. В пределах гимназического курса, – засмеялся Шолохов.

Он чувствовал, что ступил на тонкий лед, и лед этот начинает хрустеть, но наслаждение было невероятное.

– Миша… ничего, что я к вам так обращаюсь? Но вы так молоды. Когда же вы успели?

– Что вы! – замахал он руками. – Как нынче говорят, мы царских гимназиев не кончали! – и скорчил рожу, изобразил мурло пьяного «пролетарского активиста».

Вдруг замолчал.

Вспомнил Киев четырнадцатого года. Он приезжал из Новочеркасска навестить брата Володю, студента-медика. Ему ведь на самом деле было почти пятнадцать. Там среди друзей брата был студент Миша Булгаков. Они встретились в тридцать третьем и сразу узнали друг друга. В отличие от Бендера, Булгаков не был шантажистом и умел молчать. Благородный человек. Шолохов был почти уверен, что муж Елены из «Дней Турбиных» – Владимир Робертович Тальберг, – это в память о его брате, бароне Шлосберге-Штольберге. Владимире Робертовиче.

Он, показалось ему, задремал на три секунды.

– Откуда же тогда? – разбудил его голос Елены Сергеевны.

– Всё по заветам Ленина! – и непонятно было, шутит он или говорит серьезно. – Я ведь коммунист, а Ленин как сказал? Ленин сказал: «Коммунистом можно стать тогда, когда обогатишь свою память знанием всех богатств, которые выработало человечество!» Вот я и решил подучить латынь и греческий… Тем более что сам Ленин был гимназист и по древним языкам отличник.

Елена Сергеевна засмеялась. Он тоже. Всё, проехали.

– Но вы эти словечки вычеркните. Ну их, это я так, для забавы. Да, и вот еще. Соседи. Сосед, товарищ Файко, кажется, меня заметил. Но – со спины. Если будет спрашивать, скажите, что приходили из НКВД. Зачем – говорить не имеете права. А если он вдруг спросит, кто приходил, придумайте какую-нибудь латышскую фамилию. Среди чекистов много латышей. Я похож на латыша? – Он выпятил нижнюю губу, дунул на свои русые усы и заговорил с нарочитым акцентом: – Стаарший уполномотшенный капитаан Стоольбергс… Или Слозбергс. На выбор.

Нарочно так сказал.

Ему нравилось, как хрустит тонкий лед.

– Спасибо, Миша! – Елена Сергеевна погладила рукопись. – Вы сделали большую редакторскую работу. Я вам должна?

– О господи! – Шолохов встал со стула. Ему хотелось сказать что-то про честь офицера и дворянина. Но он только вздохнул: – Михаил Афанасьевич – большой русский писатель, мой коллега, даже старший товарищ… Что вы, в самом деле.

– Спасибо, Миша, – повторила она.

Когда он вышел на лестницу, дверь квартиры напротив снова скрипнула, снова чуть брякнула цепочка.

Показалась очкастая и пухлая физиономия Файко.

– Цыц! – рявкнул Шолохов и показал красную книжечку, подняв ее так, чтобы закрыть свое лицо.

ЭПИЗОД 185

– Миша! Последний раз.

– Ося, но уж вправду последний раз!

– Последний, Миша. Мне премия нужна. Премия, и всё. А ты… Ты не пей так много.

– Отвяжись. Фадеев побольше моего пьет.

– Так он и сдохнет раньше.

– Откуда знаешь?

– По его роже видно.

– Точно?

– Клянусь.

– Жалко его, раз так. Хотя он и не писатель вовсе. Дебютант и очеркист. Но всё равно жалко, человек же. Давай свои, как их там, наброски-наметки. А скажи мне, Ося, отчего я тебя на хер никак не пошлю? Думаешь, я боюсь твоих документов, писем, фотокарточек?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. Ну выдашь ты меня. Что со мной сделают? Да ничего. Я же сам знаешь кто. Скажут «провокация американской разведки», и всё. Тебе же будет хуже.

– Наверное.

– Наверное, я привык к тебе. Даже полюбил. Люблю я тебя, жид турецкий… Сам не знаю, за что.

– Любовь – загадка. И я тебя люблю, казак немецкий.

Оба засмеялись. Обнялись. Выпили еще по стопке.