Смерть для бессмертных

— Укусишь ведь, да? — ухмыляется. А затем отпускает шарф — и тот самостоятельно приближается к его лицу, а затем напрочно завязывается вокруг головы — комната погружается во мрак. Теперь он мог лишь слышать и чуять. Но вот видеть, что делает этот ублюдок с его мамой… он не мог.

— Итак, — потирает ладони колдун, глядя на корчующуюся на кровати графиню, — на чем мы остановились, моя радость?

Он подходит к ней очень медленно, растягивая удовольствие.

— Муженек твой, поди, сейчас седлает кобылку какую-нибудь. Но ты не расстраивайся, радость моя. Я сейчас тебя тоже порадую. Тебе тоже будет хорошо, — он залезает на нее сверху, сжимает ее щеки в одной руке и приближается. Целует в губы и едва успевает отстраниться, чтобы не дать ей укусить себя за губу — а ведь она почти схватила его! — Конечно, если будешь себя хорошо вести! Если будешь вот такой… то вместо ночи наслаждений… тебя ожидает…

И Элеонор кричит, когда в ее левую руку вонзается какой-то острый предмет — прямо в кисть. Она поворачивает туда голову — это кочерга!

— В следующий раз она будет раскалена, — едва он успевает это сказать, как пламя в камине вспыхивает. А в следующий миг кочерга направляется прямо туда — в огонь. — Я выжгу у тебя графский герб на лице, на сиське и на жопе! Только попробуй снова укусить меня, шавка! Псина ты вонючая!

Кажется, его лицо немного успокаивается.

— Хотя что это я говорю? Какая же ты вонючая? Прости меня, моя карамелька, просто… я разозлился. Ты очень… очень вкусно пахнешь, моя радость! Моя хризантема! Моя роза… в кусте шипов!

И его губы впиваются Элеонор в шею. Его костлявые пальцы держат ее запястья, но затем опускаются вниз. Она понимает, что может сопротивляться, но в то же время осознает, что это попросту глупо. Без своей шкуры, которую нельзя было снимать никогда, она попросту бессильна. А эта шкура… так близко… но так далеко…

За попытку броситься к ней она просто получит ожог и шрам на всю жизнь. Как же плохо, что сегодня не полнолуние — тогда бы шкура была ей на хрен не нужна.

Закрыв глаза, она пытается не расплакаться, но все же слезы прорываются сквозь сомкнутые веки — и их тут же слизывает это животное, этот монстр.

— М-м-м! Солененькие! Как раз с сладенькому! — и смеется. Смеется и мнет руками ее грудь, отчего ее губы и руки начинают трястись. Она не сможет. Не сможет позволить ему сделать это. Даже если он убьет ее. Но она не отдастся больше никому. Никому, кого не захочет сама.

И потому она пытается ударить его рукой. Целится в ухо, но мажет. Удар получается не таким сильным, каким мог бы быть. Старик приходит в себя еще до того, как Элеонор успевает спуститься с кровати — и тут же наносит ей удар прикроватным столиком прямо в спину.

Издав крик, она падает на пол. Старик вновь бросается к ней, вновь поднимает и кладет на кровать.

— Тупая дрянь! Не хочешь по-хорошему?! Не хочешь?! Я ведь могу вовсе и не быть нежным!

Он бьет ее по лицу. Затем еще раз. А затем хватается за рюшечки ее платья — и разрывает его, весьма сильно увеличивая границы декольте. Разорвав верхнюю часть платья, теперь он срывает то, что имитирует бюстгальтер и наслаждается видом на ее грудь.

— Прекрасна! — говорит он и трогает ее губами. — Я бы мог их целовать, знаешь ли. А могу и… укусить. Сильно укусить. За сосок. До крови. Что тебе больше по нраву, графская подстилка?

И тут дверь срывается с петель к чертовой матери.

Пламя в камине моментально гаснет.

В комнату заползает тьма — сама чернота с сотнями глаз. Старику кажется, что он видит алые глаза повсюду. А затем, объятый черным дымом, в комнату врывается граф. И веет от него таким ужасом, что колдун готов прямо сейчас обделаться — в жизни ему не было так страшно.

Ему внезапно кажется, что в прошлый раз, когда он тоже только и успел обнажить грудь одной эльфийке — тут же явился ее парень, после чего старик потерял немало зубов и оказался в темнице. Во-первых, абсолютно точно намечается некая тенденция. А во-вторых, по взгляду графа и неким внутренним ощущениям старик внезапно понял, что эта тенденция тут же и завершается, ибо этот случай, кажется, последний.

Граф смотрит на сына, прикованного к полу, затем смотрит на старика, сжимающего грудь его пока еще жены, а затем на саму жену, которая тоже оборачивается к своему супругу и улыбается.

— Здравствуй, милый, — говорит она. — Рада тебя видеть.

Старик понимает, что обмочил штаны, до того, как его пожирает огромная черная пасть с миллионами острых клыков.

Глава 24. День Смерти

Хейзел понимает, что старик мертв в тот самый момент, когда металлические штуки, держащие его руки и ноги прикованными к полу, ослабевают. Сняв с себя повязку и поднявшись, он застает лишь тьму, которая вбирается в его биологического отца, будто вы всасывается в него.