Смерть домохозяйки и другие тексты

Посылаю Вам мои самые искренние поздравления и самую горячую благодарность за Ваше сказочное рагу из баранины. Хотел бы я, чтобы стиль моего письма был так же блестящ, прозрачен и крепок, как Ваше желе, чтобы идеи мои были такими же сочными, как Ваша морковь, и такими же свежими и питательными, как Ваше мясо. В ожидании завершения моего труда, еще раз поздравляю Вас!

Письмо датировано 12 июля 1909 года. Пруст начал работу над романом совсем недавно. Ему понадобится тринадцать лет, чтобы приготовить свое блюдо – свое рагу, свой соус, свой майонез. И он не забыл это кулинарное сравнение. Он был так им очарован, что поместил его в роман. Повествователь спрашивает себя, сможет ли он написать книгу так же, как «как Франсуаза тушила говядину, по достоинству оцененную г-ном де Норпуа, желе которой пестрело отобранными кусочками мяса»[26].

Возможно, читатель подумает, что я захожу слишком далеко, – и будет прав. Роман Пруста можно считать блестящим, сочным и питательным, а также прозрачным и местами даже крепким. Но рагу? Соус? Майонез? Что дает нам эта метафора? Она поверхностна – не говоря уже о том, что Пруст изобрел ее раньше других. Проще простого применить терминологию кулинарного искусства к роману Пруста и заработать таким образом легкие очки в игре. Но, поступив таким образом, вы сами себе устроите западню. И если не сможете выкрутиться, всегда найдется кто-то, кто скажет, что вы пытаетесь сварить суп из гвоздя, – и этот кто-то будет прав.

Сам по себе майонез ни в чем не виноват. Просто нужно знать, как его использовать. Если вдуматься, то легко увидеть, что «майонезная» метафора освещает роман яркими лучами софитов, а вот собор и прочие метафоры здесь терпят крах. Причина проста. Собор, кладбище, телескоп и залатанное платье – метафоры пространственные; они ничего не говорят нам о времени, ключевой теме романа Пруста. А вот с майонезом дело обстоит иначе.

Именно Ролан Барт ввел майонез в прустовскую экзегетику. В статье, опубликованной в 1979 году, он рассуждает о загадках творческого процесса Пруста. Статья называется «Ça prend» («Это работает»).

Барт выделяет в биографии Пруста два периода: – до и после 1909 года. О том, что Пруст был писателем одного романа, мы знаем. Мы также знаем, что этот роман вобрал в себя всё, что было написано до него: рассказы, статьи, критические эссе, письма и тому подобное. То есть основные ингредиенты были приготовлены заранее. Но не хватало некоего действия, которое превратило бы эти ингредиенты в готовое блюдо.

И вдруг, в 1909 году, это случилось. «Майонез „схватился“», – пишет Барт. Всё, что оставалось Прусту, – немного приправить его. Пруст, не переставая помешивать, добавлял масло – сначала капельками, затем осторожной струйкой. И вот результат – алхимия, волшебство, чудо. Эссе превратилось в роман, короткое стало длинным, малое стало великим.

Что же произошло? Барт выделяет четыре условия, соблюдение которых было залогом успешной операции. Только тогда майонез мог «схватиться».

1. Найти особый способ выражения «я» в тексте.

2. Найти правильные имена и названия – давний предмет беспокойства для Пруста.

3. Изменить – в сторону увеличения! – пропорции, что позволит сместить акценты и получить новое художественное единство.

4. Разработать романную структуру в духе Бальзака, при которой образы могут появляться, исчезать и появляться вновь на протяжении всех томов произведения.

Майонез – метафора еще более глубокая, чем, возможно, Барт сам себе представлял. Она вытесняет все прочие метафоры и сравнения. Только майонез позволяет нам в полной мере понять это выдающееся, несравненное, беспримерное и действительно бесформенное творение Пруста, первое и единственное в своем роде.

Однако это вовсе не означает, что мы знаем всё об ингредиентах. Пару недель назад я осознала то, чего не видела раньше, – что Пруст был горячим поклонником Джордж Элиот, создательницы «Мельницы на Флоссе» (1860) и ряда других великих реалистических романов. Если у первой части романа «В поисках утраченного времени» есть собеседник, то это «Мельница на Флоссе». Пруст стал поклонником Джордж Элиот еще в юности. А за два года до смерти он объявил себя «элиотистом». В другой раз он признался, что немецкая, итальянская и даже французская литературы почти всегда оставляют его равнодушным. Но совсем иначе обстоит дело с литературой английской и американской! «Всего две страницы „Мельницы на Флоссе“ способны заставить меня заплакать!»