Смерть домохозяйки и другие тексты

В табачной лавке продавец смотрит американское ток-шоу о мужчинах, которые сделали операцию по перемене пола. Здесь тоже глухо. В парикмахерской по соседству – та же история. Какой-то подозрительный тип в пижамных штанах выходит из дома № 29. «Я здесь не живу!» – резко бросает он и убегает прочь.

Транстрёмеру было три года, когда они с мамой переехали на улицу Гриндсгатан, 33, и самое первое его воспоминание связано именно с этим местом. Это было чувство, – пишет Транстрёмер, – «чувство гордости». Ему только что исполнилось три. «Я лежу на кровати в светлой комнате, потом слезаю на пол, отчетливо сознавая, что становлюсь взрослым»[43], – вспоминает Транстрёмер. Чувство гордости рождается сразу вместе с формой – комнатой; словно комната – это контейнер памяти.

Образ комнаты часто появляется в поэзии Транстрёмера. Причем комната может воплощать собой как собственно пространство, так и границы, замыкающие пространство: стены, перегородки, решетки, двери лифта. И самая важная комната – это, конечно, комната на пятом этаже по улице Фолькунгагатан, 57.

Отступление. Наши первые жилища остаются с нами навсегда, – утверждает философ Гастон Башляр в своем оригинальном исследовании «Поэтика пространства» (1958). Эти первые жилища отпечатываются в нас таинственными письменами; туда мы с радостью возвращаемся в своих мечтах. Часто это происходит бессознательно. Сочинять стихи или читать поэзию – значит грезить, – утверждает Башляр, а основой любых грез является дом. Башляр пишет об эстетике выдвижного ящика и психоанализе укромных углов, о феноменологии улитки и о метафизике дверной ручки. Он полагает, что поэтическое воображение напрямую связано – и связь эта, как правило, окрашена в радостные тона – с пространственностью, которая есть дом, самый первый дом.

Но речь идет не о каком угодно доме. По мнению Башляра, дом мечты находится непременно в сельской местности, не в городе. Такой дом не срастается с другими домами, а стоит отдельно, сам по себе, окруженный просторами, которые суть не что иное, как сам космос.

Помимо этого, дом Башляра имеет как минимум три этажа: погреб, уходящий корнями в темную землю, жилой этаж, где пребывает здравый смысл, и чердак, который протягивает руки к светлому небу. Такой дом имеет и вертикальное, и горизонтальное измерение – следовательно, он обладает тем, что Башляр называет «космизмом». Более того: этот космический дом – первичная форма поэзии.

В таком доме никто не ездит на лифте. В доме Башляра по определению не может быть лифта. Ребенок, мечтатель и поэт ходят вверх-вниз по лестнице.

Легко догадаться, что домá в современном городе лишены «космизма», и Башляр это решительно подчеркивает. Он заявляет, что дома в Париже – уже, по сути, и не дома, ибо люди там живут в коробках, поставленных одна на другую. Жители больших городов не ведают первичных форм грез и фантазий. Дом на несколько семей, разделенный на квартиры, – тоже не дом, по крайней мере не дом в понимании Башляра. Только настоящий дом может служить основой поэзии или, раз уж на то пошло, поэтики в целом.

Но Транстрёмер переворачивает теорию Башляра с ног на голову. Транстрёмер доказывает, что пространственное воображение можно почерпнуть где угодно, даже и в тесной квартирке-коробке в совсем не космическом доме на Фолькунгагатан, 57. Чтобы приблизиться к поэтике этого дома, мы проследуем по улице Халландсгатан к улице Йотгатан, оттуда пройдем к площади Медборьярплатцен, «гостиной» Сёдера, и дальше – к Фолькунгагатан.

Дикая площадь[44]. Зимой площадь Медборьярплатцен пустынна; торговый центр – настоящий стеклянный дворец – блестит в ночи, словно круизный паром, идущий по суше. Но сейчас лето в разгаре, и площадь живет в согласии с современными скоростями.

Медборьярплатцен несколько раз изживала свой век. В конце 1850-х годов была построена площадь, которая получила название Сёдра Банторьет. В этом районе располагалась железнодорожная станция, и было удобно иметь поблизости место, где люди могли бы торговать продуктами, которые доставлялись из фермерских хозяйств в столицу по железной дороге. Сегодня на площади уже никто не торгует морковью и яйцами: вместо этого продаются цветастые юбки в восточном стиле. Однако деревенское прошлое не исчезло бесследно и проявляется тут и там. В окрестностях площади живет бурая хорошо откормленная свинья, и владелец каждый день выгуливает ее.