Здесь также образы накладываются друг на друга: забранный решеткой лифт превращается в водолазный колокол, сам дом словно уходит под землю, а затем превращается в море, – а тем временем перепуганный герой, едущий в лифте, выбирается на водную поверхность.
Снова пространственность является первичной формой; она – словно ось, вокруг которой стихотворение вращается и постепенно раскрывает свой смысл. Снова и снова возвращается Транстрёмер к пространственной образности, физической и духовной одновременно, и эта образность отсылает нас к таинственной стокгольмской квартире на пятом этаже. Эта пространственность различима практически везде: в зарешеченном лифте в том самом доме, в мотеле на трассе Е3, в рыбном ресторане в португальском Фуншале.
Или даже в празднике, который описан в стихотворении «Прелюдии» из сборника «Видеть в темноте»:
Тот, кто хочет произвести психоанализ образа багра, должен прежде всего постичь поэтику дома на улице Фолькунгагатан, 57.
Йотгатан.
По соседству с кофейней «Wayne’s Coffee», в магазине, торгующем периодикой со всего мира, о Транстрёмере слышали. Продавец говорит: «Транстрёмер? Это же, вроде, поэт, да?»Ну, а в старом почтенном книжном «Hansson & Bruce» случается наконец попадание в яблочко. «Транстрёмер! Ну, конечно!» – продавщица наверняка смогла бы процитировать стихи Транстрёмера по памяти, если бы я попросила.
Кто-то, запыхавшись, пробегает мимо витрины. Юноша торопится в «замок вздохов»[46]
– гимназию «Сёдра Латин». На вид ему лет пятнадцать-шестнадцать, на нем изношенный шерстяной пиджак, под пиджаком – свитер и белая рубашка. Брюки на длинных ногах тревожно морщатся, грубые сандалии печатают шаг. Эта обувь навечно запечатлена на черно-белом школьном фото 1947 года: сандалии виднеются в правом нижнем углу. Впереди – утренняя молитва и встреча с классным руководителем по кличке Козел, всегда очень строгим, легко впадающим в ярость, любителем франтоватых коротких накидок. Юноша бросает мимолетный взгляд на витрину «Hansson & Bruce», а потом сворачивает на Хёгбергсгатан и бежит мимо источающей утешительные ароматы телеги, запряженной арденской лошадью. И вот уже Журавль[47] исчезает в воротах этого почтенного учебного заведения для юношей.«Сёдра латин», Хёгбергсгатан.
Здесь Транстрёмер вдохновился на поиски в области стихотворных размеров. Он практиковался в античных формах – сапфической строфе, алкеевой строфе и прочих классических размерах. Интерес к этим размерам проснулся во время уроков латыни, которые вел Козел. На занятиях учили стихи Катулла и Горация. Но сам Козел (он же Пер Венстрём) понятия не имел о воздействии своих уроков на юного Транстрёмера. О способностях будущего поэта он мог судить только по нескольким стихотворениям в школьной газете, и эти первые опыты были отмечены характерными для поэзии сороковых тенденциями: использованием только строчных букв, отсутствием знаков препинания. Об этом пишет Транстрёмер в «Воспоминаниях…». Учитель латыни увидел в ранних стихах Транстрёмера лишь приметы «наступающего варварства», в то время как другие читатели различили следы редкого таланта.Интересно, что думал Козел о модернистском тексте в желтом неоне на фасаде «Общественного дома»? Там ведь тоже сплошь строчные буквы – и никаких знаков препинания. Изначально текст на фасаде был предельно лаконичен и состоял всего из двух слов, как будто неоновая поэма не желала разрастаться:
Вступление.
Школьная газета называлась «Пока прорастает лавр». Помимо Транстрёмера, там печатались Пер Вестберг, Свен Линдквист, Бу Грандьен и другие гимназисты.Набросок.
В лето после выпускных экзаменов Транстрёмер написал ряд стихотворений, которые впоследствии составили основу дебютного сборника «Семнадцать стихотворений». В сборник вошло и стихотворение «Шторм», которое сегодня считается классикой современной шведской поэзии. Это стихотворение имеет изощренную, отточенную форму и написано сапфической строфой. Такая строфа состоит из трех ритмически равных строк и одной усеченной строки. Транстрёмер легко управляется с этим замысловатым античным размером: