Я предоставляю Лане попытаться уговорить ту, которая выступает явно против нашего присутствия, и обращаюсь к Дмитрию. Я уверен, что он говорит по-английски или по-французски. «У нас проблема?» Вместо ответа он делает мне знак подождать. Проходят томительные минуты – и вот передо мной лысый мужчина, который протягивает мне большой конверт из крафт-бумаги. «
Фотографии, не столько удостоверяющие личность, а скорее, антропометрические, черно-белые, пожелтевшие от времени. Это увеличенные копии. На одной изображен довольно молодой человек, волосы, зачесанные назад, гладко приглаженные. Его имя указано заглавными буквами на кириллице: Эхтман Ф., а затем дата: 1913.
На другой – женщина также в расцвете лет, с блузкой из легкой клетчатой ткани. Ее имя, написанное по-русски, передается как Хойзерман К., рядом другая дата: 1909.
На самом деле речь идет о Фрице Эхтманне (с двумя «н») и о Кетте Хойзерманн, двух немцах, которые участвовали в стоматологической идентификации найденных перед бункером трупов. Фриц Эхтманн в качестве зубного техника работал с Хуго Блашке, личным стоматологом Гитлера; Кетте Хойзерманн была ассистенткой Блашке. К фотографиям приложены две биографические справки. Из них мы узнаем, что в 1951 году в Советском Союзе они оба были приговорены к десяти годам трудовых лагерей усиленного режима. Один за то, что «был зубным протезистом Гитлера и членом его близкого окружения», другая – за то, что «служила Гитлеру, Гиммлеру и другим фашистским чиновникам». При этом ничего о выводах их экспертизы, нет фотографии зубов, о которых идет речь.
Лысый человек, который вручил мне крафт-конверт, не без некоторого удовольствия замечает мое огромное разочарование. Неужели это все, что они могут нам предоставить? Отпущенное нам время неумолимо близится к концу. У нас остается всего полчаса. Моя виза истекает сегодня вечером, и они знают, что мой рейс отправляется в Париж в начале второй половины дня.
И в тот момент, когда мы чуть не впадаем в отчаяние из-за невозможности получить конкретную информацию, формальные доказательства, наша суровая и молчаливая «подруга» достает из кармана своей юбки латексные перчатки. Такие, какими пользуются хирурги. Не говоря ни слова, она придвигает, наконец, «обувную коробку», ставит ее в самом центре стола и открывает крышку. Словно притянутые магнитом, мы с Ланой тут же склоняемся над ее содержимым. Не успели мы понять, с чем имеем дело, как молодая женщина уже безжалостно расправляется с предметами, которые там находятся. Я невольно вскрикиваю «Стоп!» и не понимаю, кто больше, я или она, удивлен моей дерзостью. Тем не менее она повинуется и ставит все на свое место.
Мне нужно время, чтобы узнать и понять, что находится перед нашими глазами. Тем хуже, если не успею на самолет. Незаметно я делаю знак Лане, чтобы она разыграла номер, который мы задумали с ней вместе. Принцип прост: Лана говорит, говорит без умолку. Она должна отвлечь наших собеседников и дать мне возможность рассмотреть, сделать фотографии, столько, сколько считаю нужным. Это просто и, благодаря необычной способности Ланы говорить часами без остановки, чертовски эффективно. Не заставляя себя упрашивать, она приступает к монологу перед присутствующими.
Коробка заполнена полосками плотной белой ваты, наложенными друг на друга. Сверху расположены три предмета, занимающие все пространство. Самый большой состоит из широкого металлического стержня, изогнутого и соединенного с кожаной мембраной по размеру икроножной мышцы. Сразу вспоминаю об ортопедическом аппарате, который носил Геббельс из-за деформации стопы. Так это его? Аппарат почернел и сильно поврежден, словно его обожгло коротким, но сильным пламенем.