Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной

— Будь здорова, — он протянул ей руку.

— Сам не сдохни, — сказала она и плюнула ему в ладонь.

— Клянусь соврать правду даже когда вру!

— Не верю тебе, лжец!

— Ты неправильно понимаешь слово «ложь». Правда настолько многообразна, что нам нет никакой необходимости прибегать к обману, — глядя ей в глаза, он медленно слизал плевок, поцеловал пол у ее ног и ушел, вначале пятясь, а потом не оглядываясь.

Фотограф

Ее фотографии были старее нее, они безжалостно показывали будущее. В будущем она была красивой старухой с пятнистой пергаментной кожей, костлявыми руками и большой изумрудной мухой, скрепляющей круглые стоячие воротники. Фотографическая Августейшая Милость задыхалась от старости и счастья, живая мучилась молодостью, не забывая при этом отсчитывать свои секунды четками. Она перебирала четки даже во сне, пока ее руки понемногу становились морщинистыми.

Накопив много времени, она смолчала и выразила свои чувства жестом: сходила во сне за край. Там она встретила свою могилку. На ней было написано: «Когда Господь создавал время, он сделал его достаточное количество», — и еще почему-то: «Спо ночи».

Лишь с годами фотографии начали молодеть; когда же она и вправду состарилась, фотографии стали показывать прошлое. Был день, когда они поравнялись — и она увидела себя в фото, как в зеркале, в том же деревянном платье, на фоне тех же слоеных пейзажей, что и сейчас за спиной. В этот самый миг к ней в дверь постучался бродячий фотограф и предложил свои услуги по запечатлению памяти. Он показался ей знакомым, и она согласилась. От денег он отказался, сказав, что она уже давно заплатила, только узнает об этом нескоро. Она покормила его своей кровью, подогретой с корицей и мускатом, он вежливо отказался от добавки и ушел в окно.

С этого дня началась старость, и в нее принялись влюбляться мальчики. «То ни гроша, а то вдруг сразу алтын, — сетовала она с хитрой усмешкой. — Дорого яичко ко Христову дню. Куда мне теперь невеститься? Могиле я теперь невеста, пора к земле привыкать, а не с безусыми переглядываться». Но одеваться она начала всё тщательнее. Ее походка говорила больше, чем много томов энциклопедии. Можно было читать по ее шагам невысказанные признания и любовные истории. Девственницы видели количество, имена и пол своих будущих детей, а один изобретатель даже прочел по ее походке конструкцию недостающей детали изобретения, которое сочинял всю жизнь.

Взгляды мужчин волочились за ней как шлейф, и на поворотах она изящно и с лихостью закидывала его за собой, отчего мужчины вздрагивали и начинали вспоминать, чем это они только что занимались, с удивлением рассматривая в руках — кто молоток, кто деньги-товар-деньги.

К последнему дню с ее лица осыпались все морщины, отчего она постарела, как статуя, которая намного древнее своей модели. Любовь источила ее, как время и ветер, она опустела внутри, готовая к финалу, ее лицо выражало пустоту отчетливее, чем пространство без света и вещей.

«Твоя смерть намного легче, чем моя жизнь, — вздохнула Милость, забыв, что на самом деле и та и другая — она сама. — Когда умираешь, мир становится черным, но когда не умираешь, мир становится любым. Не делай лицо». Тут-то и пришел фотограф. Спросив разрешения, он забрал ее осыпавшиеся морщины и ушел, не прощаясь, но с загадочной улыбкой. «Невозможно убить человека, если он сам себя не убьет», — сказал он, повернувшись в профиль, и на секунду стал похож на лошадь. Она взяла свои платья в охапку и приготовилась к прощанию с миром.

100

Сотую страницу я буду отмечать как праздник, но никому не скажу какой.

Глаза