Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

Дэвид Маркэнд шел назад той же дорогой; он знал, что он должен сделать. Он шел почти всю ночь. Он ел на ходу шоколад и сандвичи; он дремал над чашкой кофе в закусочных; он просил попутных возчиков подвезти его и спал под скрип колес и глухой стук лошадиных копыт.

И наконец он снова стоял в кольце гор, над могилой Джона Берна и Джейн Прист.

Выпал снег; все кругом, кроме дороги, стало белым; но ему нетрудно было отыскать могилу: снег на ней стаял, и видна была земля.

Маркэнд стоял и ждал.

— Когда я стоял здесь в тот раз, я завидовал вам, но не мог думать о вас. Не дайте мне завидовать вам; дайте мне понять вас.

— Смерть ваша не была напрасной: вы жили полной жизнью, и даже смерть ваша была от жизни и за жизнь.

— Ваша жизнь, ваши чувства, и мысли, и дела были едины: единой плотью. В этом — здоровье.

— Я завидовал вам, зная, насколько я отличаюсь от вас. Больше я не буду завидовать вам. Я буду таким, как вы. Я буду жить, как вы.

— Я бесплотен. Моей плотью был мир, в котором я жил с матерью и с Элен. Теперь она умерла наконец. Я сделал все, что мог, чтобы убить ее. Но и теперь она цепляется за меня тяжелой и омерзительной мертвечиной. Разве мало того, что я убил ее, — я знаю, что она мертва, и ненавижу ее?

— Я слышу вас. Вы говорите, что я не убил ее. Пока эта мертвая плоть царит в мире, она еще не умерла во мне. Должна возникнуть новая, живая плоть…

— Я думаю о своем сыне Тони, которого я видел новорожденным. Жизнь светилась в его глазах, но она еще не подчинила себе его жалкое крошечное тело. И все же он был более живым, чем я теперь. Он, который не умел еще двигать ручками, стоял у начала жизни. Там, где кончается смерть, стою теперь я. Должен ли я предать эту мертвую плоть разрушению? И буду ли я тогда у начала жизни, как мои новорожденный Тони? Да, только тогда…

— Ваша жизнь, Джейн, принадлежала вам. Ваша жизнь, Джон, принадлежала вам. И вы унесли ее с собой. Вы не можете подарить мне плоть вашей жизни.

— Но вы указали мае путь… по крайней мере путь к началу моего пути.

— Теперь я понимаю, как недолго и как легко умереть. О, на скольких путях подстерегает нас смерть! О, сколько у многоликой смерти приветливых улыбок! Как мало есть в мире живого.

— Жить, покорно принимая в жизни все, всему отвечая: «Да», даже тому, что кровно ненавидишь, — все равно, что умереть.

— Джейн, дорогой друг мой Джон, я не могу разрешить себе умереть. Я прежде должен научиться жить так, как жили вы. Я боролся со своей смертью — это правда, которую можно сказать обо мне.

— Чтобы жить, я должен стать человеком. Я должен выковать себе тело и разум и научиться по-своему применять их в жизни. Чтобы жить, я должен иметь тело, и тело это должно действовать: оно должно найти себе тесто и дело в мире… а не раствориться в нем.

— Для человека в его теле заключается больше истины, чем во всеобъемлющем. Больше жизни. Этому вы научили меня.

— Всеобъемлющее? Да, не раз я чувствовал его. Оно там, где еще не началась действенная человеческая жизнь… его я видел в глазах новорожденного Тони. И оно там, где действенная человеческая жизнь пришла к концу… я чувствую его сейчас в вас, дорогие друзья, в вас. Которые жили так, как нужно жить.

— Но для людей действенность всеобъемлющего — в их действиях, его воплощение — в их плоти. Этому вы научили меня.

— Так вы понимаете, что такое классы. Человеческому миру угрожает смерть, потому что класс правящих мертв. Но есть другой, только что народившийся класс, который борется с миром за свою жизнь. В его борьбе за жизнь может снова возродиться к жизни мир. В жизни этого класса, который есть лишь часть, может жить всеобъемлющее целое. Этому тоже вы, друзья, научили меня.

— Я приветствую ваш класс. Все, кто хотят жить в нашу эпоху, должны приветствовать его. Моя жизнь нуждается в нем. Мне осталась лишь мертвая плоть умирающего класса. Чтобы жить, мне нужна живая плоть класса, в котором сейчас заключена жизнь.

— Я принимаю язык вашего класса: хлеб. Я принимаю его оружие: войну.

— Но лишь для того, чтоб я мог сказать свои слова, чтобы я мог поднять свое оружие.

— Больше мне нечего взять от вас, любимые друзья мои.

— Прощайте.

— Я начинаю свой путь.

Маркэнд снова пошел по дороге, ведущей на север. В первом городе, лежавшем на его пути, в том, где он завтракал утром, он отправился на станцию железной дороги. Он собрал все деньги, которые у него оставались, и просунул их в окошко.

— Хватит, чтобы доехать до Нью-Йорка?

Кассир пересчитал деньги, заглянул в справочник и покачал головой.

— Боюсь, что нет, приятель. Тут как раз до Балтиморы… и семь центов сдачи.

— Хорошо. Дайте мне билет до Балтиморы.

У кассира вдруг оказалось человеческое лицо.

— До ближайшего поезда, — сказал он, — три часа пятьдесят одна минута. И далеко ехать. А что вы будете есть по дороге? Лучше поезжайте до Вашингтона, а там, на сытый желудок, как-нибудь доберетесь до места.

— Правильно. Давайте до Вашингтона.

Томас Реннард проснулся бодрым, со свежей головой. Его часы на столе; 10 часов 46 минут. Он протянул руку к телефону.