Смерть или слава. Чёрная эстафета

Он намеревался заглянуть в ближайший же бар — и заглянул. Намеревался расслабиться со стаканом в руке — и расслабился, разве что под стол свалиться не получилось: организм на этот раз противостоял алкоголю на удивление браво. Намеревался споить симпатичную девчонку — споил даже двух. В высшей степени симпатичных близняшек, которых слегка обалдевший Бьярни так и не научился различать. Спаивание довольно быстро переместилось из бара в близлежащий отель, где Бьярни действительно получил солидную скидку. В номере обнаружился бассейн, куда троица не преминула с визгом окунуться; еду и выпивку привозил на старомодной тележке чопорный стюард в не менее старомодной ливрее… В общем, отдохнул Бьярни на славу. Оттянулся. Или — как любил говорить дядя Олаф в старые времена — оттопырился.

На второй день близняшки и не подумали удрать — протащили Бьярни по побережью местного моря с непременными остановками в наиболее злачных местах. Уже под вечер Бьярни, собиравшийся пробыть здесь только двое суток, с облегчением подумал, что виза у него трехдневная. К счастью. И остался до завтра — сил мчать на космодром и снова погружаться в безмолвие межзвездного рейса Бьярни в себе не нашел… Нет, слишком уж тут было здорово, на летней и праздничной Роме.

Бьярни даже подумал: а не бросить ли прошлую жизнь к чертям собачьим? Получить гражданство, поселиться на этом благодатном мирке. И деньги у него в данный момент есть… Но чувствовал, что мысли эти чисто риторические. Во-первых — Магнус. Предать брата и навсегда лишиться его — Бьярни не чувствовал себя способным на подобный поступок. Во-вторых, миллиона не так уж надолго и хватит. В лучшем случае — лет на десять. А дальше? В-третьих, Бьярни прекрасно знал, что такое зов космоса. Когда голубое небо становится давящим и постылым, когда ночью тянет не отрываясь глядеть на жалкие светляки в зените, когда пальцы шевелятся сами, набирая стартовые команды на невидимой клавиатуре…

А в-последних — и в-главных, — Бьярни не верил, что обман чужака-нанимателя пройдет ему даром. Если двух-трех-дневная задержка ничего в конечном итоге не меняла, то такое вот бегство становилось явным нарушением контракта, а публика с такими глазами, как у чужака, не терпит нарушений. По крайней мере со стороны поделыциков.

Поэтому наутро, после расслабляющего завтрака и непременного купания, Бьярни сказал своим близняшкам: «Закругляемся», — и перешел с алкоголя на колу. Часа два они валялись на пляже — Бьярни даже загорел слегка за эти дни. Потом, когда жара стала нестерпимой, уже в прохладе очередного бара, Бьярни нащупал в нагрудном кармане новой рубашки (подобранной для него близняшками по местной моде) коробочку из-под зубочисток. С чешуйками. И сразу мысли его вернулись к «Карандашу» и саркофагу.

Бьярни умел вот так, с ходу, переключаться из праздничного режима в рабочий.

Выпытывать у девочек, где можно провести подробный анализ образцов на кварковом уровне, Бьярни постеснялся. Сходил к бармену, испросил разрешения воспользоваться терминалом и сам без особых проблем установил местоположение ближайшего научного центра — местного отделения института физики пространства. Это оказалось даже по пути к космодрому «Романтиче» — с очень небольшим крюком на искусственный полуостров.

Близняшки, предчувствуя скорое окончание короткого праздника, загрустили, но высказали решимость проводить Бьярни до самого шлюза яхты. И перед шлюзом — зацеловать насмерть.

Увы, этому не суждено было сбыться. Взятый в прокате скоростной автомобиль, в котором Бьярни и близняшки мчали над обозначенной трассой, был сбит потерявшим управление грузовиком, проколол заградительный силовой барьер, врезался в стеклобетонное ограждение, вспыхнул и взорвался. В подобных время от времени случающихся катастрофах — как и все катастрофы, абсолютно непредсказуемых и совершенно непредотвратимых, — выживших обычно не остается.

О вновь осиротевшем «Карандаше» вспомнили только спустя четыре местных месяца.

ЭТАП ТРЕТИЙ

Инесса Фрибус, Homo, Скарца — Багута

Четыре месяца Ромы (пять с половиной земных месяцев) спустя

Инесса Фрибус никогда не любила свое имя. Ей много раз приходилось убеждаться: родители очень часто нарекают свои чада столь своеобразно, что оным выросшим чадам потом стыдно всю оставшуюся жизнь. Свой случай она не считала совсем уж ужасным, но имя «Инесса» все равно ей не нравилось. Поэтому везде, с самого детства — и в школе, и в академии, и на работе, — она всегда представлялась как Скади Фри. Скади — так называл ее отец, и ей казалось, что странное для Ромы имя «Инесса» дала мать. А отец предпочитал называть вычитанным в какой-то книге прозвищем. Но однажды Скади поняла, что ее имя, отражение ее неповторимой сущности, сокрыто именно в этом отцовском прозвище, а безликое «Инесса» — всего лишь набор букв, который значится в ее идентификационной (и по совместительству — кредитной) карте.