Смерть или слава. Чёрная эстафета

Но что плохого мы сделали чужим? Или это по-прежнему из-за красной кнопки и явившегося корабля?

Тогда эти люди на твоей совести, дядя Рома. Вот этот пацан, в одночасье ставший сиротой, — на твоей совести. Что ты будешь делать дальше?

Усилием воли я отогнал черные мысли. Не время. Может, мне и суждено когда-нибудь раскаяться. Но не сейчас, это точно.

Что же дальше? Корабля у меня больше нет. Старатели по всему континенту скорее всего озверели, и помощи ждать неоткуда. Только от Юльки или других летунов. Но как им дать знать о себе? Юлька убеждена, что я уже вытащил Чистякова Костю и в данный момент пытаюсь разузнать, что с Риггельдом.

— Костя, — спросил я. — У тебя связь-станция космодромную волну берет?

— Берет, — ответил Костя, и я сразу оживился. Хоть в этом повезло. Если берет космодромную волну, значит, и наш график возьмет. Наш график — волну, которую слушают старатели-летуны.

— В куполе? — справился я, нацеливаясь на вход.

— Ну а где же еще?

Рядом со шлюзом валялся обломок, который прикрыл нас с Костей. В стороне темнели в рыжей пыли еще два. Дасфальт был усеян мелкой керамической крошкой, осыпавшейся с внешней обшивки «Саргасса». Я зло скрипнул зубами. Все, дядя Рома. Ты теперь не летун. Проворонил, тля, батин корабль… Семейную реликвию, которой просто не было цены. Во что она теперь обратилась? В груду обломков да в керамическую крошку на дасфальте?

Разиня.

Я потряс головой. Не время казниться. Да и не помочь теперь никакими стенаниями и укорами.

Костя рядом со мной быстро набрал входной код на сенсор-панели рядом со шлюзом. У самой панели сверхпрочный спектролит был вмят, словно тонкая жесть. Но все же купол выдержал, не раскололся.

Под куполом было прохладно и почти не воняло горелым. Только от нас самих. Старатель, подхвативший на руки пацана, вошел тоже и притих у самого шлюза. Растерянное выражение все не покидало его лицо. Кажется, парень не блистал особым умом. А если когда-то и имелись к этому какие-нибудь предпосылки, они погибли скорее всего в раннем детстве при посредстве папашиного диктата.

Я тяжело опустился в кресло перед пультом; Костя оживил комп и вытащил на консоль программу управления связью. Как и я, Чистяков не любил графические интерфейсы, и манипулятор-мышь у него чаще без дела Скучал на пульте. Зато клавиатура была потертая и заслуженная, под стать моим, что в куполе, что на «Саргассе»… второй, впрочем, больше нет. Да и первой, наверное, тоже, после визита банды Плотного.

Хорошая, словом, у Кости была клавиатура.

И правильно. Старая добрая командная строка и двухстолбцовые окошки «Миднайт коммандера» — что может быть лучше? Не дурацкие же иконки в псевдообъеме, в которые нужно тыкать курсором…

Выставив частоту, я подтянул к себе микрофон на тонкой хромированной подставке и переключил звук на внешний громкоговоритель.

На волне космодрома было тихо. Такое впечатление, что службы наблюдения и диспетчерская обезлюдели. И переговоров кораблей не слышно. Я вспомнил, что сотворили истребители чужих с несчастным «Саргассом», и стиснул зубы. Если бы мне сказали, что в окрестностях Волги не осталось больше ни одного человеческого звездолета, я бы поверил. И ничуть не удивился бы.

Тогда я настроился на наш график и сразу же услышал низкий голос Курта Риггельда:

— …стоит, мне кажется. Не мальчик, разберется сам.

— Он обещал все время слушать волну! — С неменьшим облегчением я узнал голос Юльки Отчаянной. — Что-то случилось, я чувствую.

— Погоди, — остановил ее Риггельд. — Кажется, кто-то подключился. Слышала?

— Рома, ты? — с надеждой спросила Юлька, и от этой ее надежды в голосе у меня даже слегка защемило где-то в области сердца.

Черт возьми, приятно сознавать, что о тебе волнуются! Что ты кому-то нужен. И вдвойне приятно, когда волнуется женщина, которая и тебе самому небезразлична.

— Я, — отозвался я; почему-то голос у меня прозвучал очень устало.

— Ты цел? — спросила Юлька.

— Я-то цел…

— Урод! — сердито перебила Юлька. — Wo treibst du dich herum? Ты же обещал отвечать сразу, Hoi dich der Teufel!

Когда она сердилась или волновалась, она часто переходила на немецкий.

— Я не мог ответить, — по-прежнему устало объяснил я.

— Почему не мог? Ты где?

— У Чистякова на заимке.

Юлька рассердилась.

— Мы же договорились: ни минуты лишней на поверхности! Взлетай немедленно!

— Юля, — сказал я как можно спокойнее. — Я не могу взлететь. «Саргасса» больше нет.

Юлька соображала что к чему долгие пять секунд.

— То есть… как это нет?

— Чужие сожгли. Прямо на земле, около заимки. Я еле успел убраться в сторону.

— Чужие? — Я почувствовал, как Юлька напряглась. — Они что, уже начали активные действия?

— Получается — да. И на космодроме тишина. Да и есть ли он еще — космодром?

— Я связывалась минут десять… нет, уже больше. Минут пятнадцать назад. Чужие посадили все взлетевшие корабли — наши корабли я имею в виду, — а над космодромом завис здоровенный крейсер. Другой завис над Новосаратовом. Но они ничего не жгли, мне Зислис сказал.

— Зислис? Он что, еще тут? А, ну да, корабли ведь вернули…