Смерть империи

Директор Библиотеки конгресса Джеймс Биллингтон, один из наиболее знающих историков русской культуры, находился в то время в Москве и подробно описал, как менялось там настроение. В 4.00 дня по городу поползли слухи о предстоящей атаке на Белый Дом, и когда этого не случилось, многие были убеждены, что она произойдет ночью. Строгий комендантский час, объявленный на тот вечер, не помешал десяткам тысяч собраться у Белого Дома, бросая тем самым вызов лидерам переворота — убивайте если посмеете. Толпа, собравшаяся в Санкт—Петербурге, была еще больше, но в Москве царило большее напряжение, поскольку все понимали, что центром сопротивления является Ельцин и правительство России.

Следует отметить, что толпы, собравшиеся, чтобы поддержать правительство России, состояли не только из молодежи, — там было необычно много людей среднего и пожилого возраста. И женщин было не меньше, чем мужчин. Как сказала Биллингтону одна пожилая библиотекарша, отправляясь вечером 20 августа к Белому Дому, участвовать в такой акции особенно важно для людей ее поколения, «поскольку мы слишком долго молчали». Аналогичные чувства были выражены и в записках, оставленных в декабре 1989 года на могиле Андрея Сахарова: «Прости нас» и «Никогда больше!»

Среди тех, кто активно — физически — поддерживал правительство России, были Елена Боннер, вдова Сахарова, а также Эдуард Шеварднадзе, Александр Яковлеви Мстислав Ростропович, прилетевший из Парижа со своей виолончелью. Многие из защитников ранее сурово критиковали Горбачева, и он ругал их, находя одновременно оправдания тем, кто пытался его убрать. Все это не было забыто, но вставал вопрос более важный, чем взаимоотношения между людьми: может ли Россия стать государством, основанном на законе, или же она вернется к тому правлению, которое было характерно для большей части ее истории?..

————

В среду к 3:00 ночи, через пятьдесят один час после окончания решающего заседания заговорщиков в Кремле, Крючков и Язов увидели, что игра кончена. Язов приказал военным подразделениям покинуть Москву и вернуться на свои базы, а Крючков позвонил Ельцину и сказал, что атаки на Белый Дом не будет.

Через несколько часов члены Комитета по чрезвычайному положению, которые еще способны были передвигаться (Павлова и Янаева, мертвецки пьяных, арестовали в тот день позднее), полетели в Крым, видимо, собираясь приносить извинения Горбачеву. Горбачев отказался их принять и поздно вечером вернулся в Москву с группой чиновников российского правительства, а также тех из своего окружения, кто остался верен ему, как, например, Бакатин и Примаков.

Двойная игра Горбачева

Горбачев был настолько потрясен своим семидесятидвухчасовым заключением в Крыму, что, вернувшись в среду, 21 августа, поздно вечером в Москву вместе с семьей, в сопровождении эскорта, организованного российским правительством во главе с вице–президентом России Александром Руцким, ничего не смог сказать журналистам. Вид у него, когда он выходил из самолета, был ошеломленный, а Раиса Максимовна даже не могла сама спуститься по ступенькам трапа.

На другой день Горбачев провел длительную пресс–конференцию в том же зале, где за три недели до того принимал президента Буша. Он довольно подробно описал пережитое в Форосе и затем ответил на вопросы. Пережитое оставило на нем свой след: его ответы были путаными и более отрывистыми, чем обычно, а иногда он посреди фразы переходил на другое. Однако для всех, кто знал ею, не могло быть сомнения в его искренности.

Тем более поразительным и тревожным был его ответ на вопрос Владислава Терехова из агентства Интерфакс. Заметив, что компартия хранила молчание все три дня, пока ее лидер находился незаконно под арестом, Терехов спросил:

— Не кажется ли вам, что пора обратить серьезное внимание на то, что наша коммунистическая партия Советского Союза является орудием и политическим организмом, не соответствующим духу сегодняшнего дня?

Можно было бы ожидать, что Горбачев, по крайней мере, ответит, что деятельность партии в эти дни следует тщательно изучить и определить, соответствует ли ее состав, организация и структура демократическому, построенному на законе государству.

Вместо этого он предпочел защищать компартию, повторив свое давно лелеемое намерение превратить ее в орудие перемен…

Соответственно, когда мексиканский журналист спросил Горбачева, намерен ли он возглавить «силы, придерживающиеся новой линии», и отделить их от КПСС, Горбачев ответил: «Я убежденный сторонник социалистической идеи» и хотя заявил далее, что «сталинская модель общественной организации» является антитезой социализма и должна быть искоренена, реформаторы — как и многие люди на Западе — пришли к выводу, что недавний опыт ничему его не научил.

Впечатление, оставленное этой пресс–конференцией, уничтожило даже слабые надежды на то, что Горбачев может вновь обрести хотя бы часть власти после своего возвращения из Фороса.

————