Смерть инквизитора

По милости Грегорио дела пошли так, что аббат Велла, достигший наивысшей точки успеха и благоденствия, рисковал низвергнуться с нее еще ниже, чем та, с которой он начал. Аббата поддерживал Тыхсен, известный ориенталист, профессор из Ростока; но недруги откопали и зазвали в Палермо какого-то Хагера; они взяли его под свое крылышко, нянчились с ним, на казенный счет ублажали, развлекали. Тыхсен, крупная величина в мире науки, признал за Веллой «несравненное, почти божественное» мастерство, а этот Хагер, в арабском языке мало или вовсе ничего не смысливший (Велла мог со спокойной совестью поклясться, что по-арабски Хагер знал меньше, чем он), претендовал на роль арбитра! Но весь город ратовал за Веллу; дошло до того, что Грегорио со товарищи стали опасаться — или притворялись, что опасаются, — за жизнь Хагера. Мысль эта не то чтобы совсем не приходила в голову аббату Велле, он попросту считал ее несвоевременной: коль на то пошло, больше смысла было убрать корень зла, иначе говоря, каноника Грегорио, — да и не известно еще, во что подобная затея могла вылиться. Главное в его положении было сохранять хладнокровие, ждать, что предпримет противник, не спускать с него глаз, одновременно делая вид, что тебе нет до него дела, а тон взять безразличный, насмешливый. Покамест он — великий Велла, знаменитый Велла. Тыхсен перед ним преклоняется, Неаполитанская академия избрала его почетным членом, папа римский самолично выразил озабоченность состоянием его здоровья: когда у аббата воспалились глаза, папа написал ему письмо, настоятельно советуя беречься — ведь для человека, восстанавливающего по расплывчатым, трудно различимым значкам память о прошлом, хорошее зрение дороже всего на свете.

А пока суд на дело, ввиду того что Хагер, уполномоченный на то властями, требовал, чтобы ему была дана возможность ознакомиться с самими кодексами, а также с монетами и письмами пресловутого марокканского посла, аббат вынес из дома все, что могло его скомпрометировать, и, воспользовавшись переполохом — все, включая жандармов, узнав, что вице-король при смерти, потеряли голову, — пошел и заявил, что его ограбили.

Ну и досталось ему в ту ночь! Надо было переправить племяннице вещи (перетаскивал ее муж, вдвоем с монахом), потом разбудить соседей, ломать комедию, причитать, что-де воры его разорили, после чего бежать в суд, а время позднее, того гляди и впрямь нарвешься на бандитов. Ну и ночка… Однако от мысли, что князю Караманико еще хуже, аббату полегчало — такая уж была у дона Джузеппе натура. Мысль эта пришла ему в голову внезапно, в тот самый момент, когда в церкви капуцинов дворяне опускали тело в двойной гроб.

II

Распахнув, как обычно, на рассвете окно, выходившее в сад, — с неделю спустя после того, как он заявил об ограблении, — аббат Велла приметил маячившие под навесом две фигуры. «Никак и впрямь воры пожаловали», — подумал он; но незнакомцы, услышав, что открылось окно, подали голос и подошли ближе. Это были жандармы.

— Зачем вы тут? — спросил аббат.

— Судья приказал. Всю ночь проторчали на холоде.

Жандармы закоченели до синевы.

Аббат подошел к другому окну, выходившему на улицу возле парадного входа, — там стояли еще двое. «Хорош бы я был, если бы меня на самом деле ограбили. Целая неделя им понадобилась, чтобы раскачаться. И зачем явились, спрашивается? Железную дверь к часовне святой Агаты тоже приделали только после кражи. И это называется «жить под охраной закона»… Однако в глубине души у аббата зашевелилось какое-то смутное, беспокойное предчувствие, и он отправился на кухню жечь немногие оставшиеся в доме бумаги: человеку с наметанным глазом ничего не стоило углядеть в них какую-нибудь деталь его игры или, во всяком случае, что-то заподозрить.

Попозже прибыл в сопровождении целой своры подручных и сам судья. Это был Грасселлини, из цивильного суда; аббат удивился: он ожидал судью из уголовного.

— Кража кражей, формально заниматься этим делом действительно полагалось бы уголовному суду, — объяснил Грасселлини, — но то, что у вас похищено, принадлежит вам, так сказать, лишь номинально, фактически же это — достояние Сицилии, королевства, короны. Между уголовным судом и нашим ведомством даже возник спор о компетенции — у нас это, знаете ли, случается… Но мы, естественно, взяли верх… Ведь вы согласны, что мы правы, не так ли?

— Еще бы! — воскликнул аббат. — Документы, на основании которых пишется история, принадлежат королевству, как дворец норманнов или памятник на могиле короля Федерико.

— Именно так рассуждаю и я. И мне приятно, что вы разделяете мою точку зрения. А коллеги из уголовного суда сочли мои действия подрывом устоев; им, видите ли, безразлично, что украдено, круг колбасы или «Египетская хартия»… Так, если не ошибаюсь, именуется кодекс, который у вас похитили? На мой взгляд, это не одно и то же, далеко не одно и то же! — ухмыльнулся судья. И совсем другим тоном приказал: — Обыскать дом! Мне нужны бумаги, все, какие ни есть, даже самые завалящие, до последнего клочка…