Смерть инквизитора

Жандармы кинулись в комнаты. Аббат и судья обменялись коротким взглядом; каждый прочел в глазах другого свои возможности, свои шансы на выигрыш — как за ломберным столом с козырными картами на руках.

— Обычная предосторожность! — объяснил судья. — Во избежание того, чтобы воры, если им вздумается нанести вам повторный визит, не унесли еще что-нибудь, представляющее государственную ценность.

— Насколько я могу судить, из того, что вы ищете, они ничего не оставили; впрочем, люди у вас опытные, может, что-нибудь и обнаружат…

— Я тоже уверен, что ничего не осталось… Совершенно уверен! — подхватил судья с яростным разочарованием охотничьего пса, которому не дают погнаться в кустарник за зайцем.

Аббат заговорил о краже, рассказал: трое в масках ворвались, когда он спал, так внезапно, что он не сразу сообразил, во сне это происходит или наяву. А когда сообразил, то прямо в рот ему было нацелено дуло карабина. Аббат недоумевал, что за корысть могла побудить грабителей залезть в его бедное жилище, в скромный дом ученого… Ничего, кроме бумаг, которые никакой ценности для них представить не могут, они не унесли.

— А может, они тоже увлекаются наукой? — по-солдафонски сострил Грасселлини.

— Неужели?! — изобразил испуг Велла. — Если дело обстоит действительно так, как вы предполагаете, если недруги мои способны на такое, значит, отныне мне придется думать о собственной безопасности, о спасении жизни!

Аббат декламировал настолько умело, что судья на какую-то секунду смутился, засомневался.

— Я уже отдал распоряжение охранять ваш дом круглосуточно.

— Премного вам благодарен… Я с той проклятой ночи занемог — видно, кровь загустела, голова как в огне. Теперь, раз у меня надежная охрана, бояться нечего, лягу-ка я в постель…

— Тем более что ведь при вас неотлучно этот ваш монах, такой славный, такой богобоязненный… — не без подвоха заметил Грасселлини.

— Нет-нет, он давно уехал… Точнее, я сам его выпроводил, потому что он оказался совсем не таким славным и богобоязненным, как вы думаете… подвел он меня, ах как подвел! Представляете? Здесь, в моем доме, — продолжал аббат, краснея, смущаясь и в то же время вне себя от негодования, — принимал… ну, в общем… лучше не уточнять.

Дело в том, что дону Джузеппе все же удалось вывести монаха на чистую воду, и теперь он решил обернуть эту историю в свою пользу.

— Что он принимал?

— Не что, а кого — потаскуху, — ответил монах шепотом.

«Ах ты, старая лиса, — подумал Грасселлини, — хочешь себя обезопасить: когда монаха поймают, заявишь, что он показывает против тебя со зла».

Жандармы все еще возились с обыском, но теперь уже явно просто так, из любви к искусству, лишь бы наделать побольше беспорядка, перевернуть все вверх дном.

Аббат ловко перевел разговор на маркиза Симонетти, раньше служившего под началом у Караччоло, а теперь министра в Неаполе, — дескать, ах как огорчится его превосходительство, узнав о пропаже «Египетской хартии».

— Мне эта мысль тоже не дает покоя. Очень бы не хотелось, чтобы у его превосходительства возникли сомнения в моем усердии и расторопности, — сказал Грасселлини, но слова его прозвучали двусмысленно; в лицемерном тоне, в выражении лица таилась угроза. «Я тебя так прищучу, — решил он, — что его превосходительство пальцем не сможет пошевелить в твою защиту».

При этом никакой личной неприязни Грасселлини ни к аббату Велле, ни к министру Симонетти не питал; в данный момент он руководствовался тем особым нюхом, который помогает чиновнику почуять близость перемен: он заранее чувствует, что носится в воздухе, и соответственно делает шаг навстречу новому порядку (или беспорядку). Грасселлини имел глупость скомпрометировать себя при Караччоло — вплоть до того, что настоял на злополучном прощальном празднестве; дворяне ели его за это поедом, третировали, всеми способами пытались загубить карьеру, отравить существование. Но тогда, во времена Караччоло, он был молод. Теперь же имел достаточно большой опыт и тонкий нюх, чтобы понимать: налоговая узда, с помощью которой правительство держит в руках сицилийских баронов, скоро ослабнет; останется Симонетти министром или уйдет, важно не это, важно, что отголосок бурных событий, происходящих в других странах, здесь, в Неаполитанском королевстве, вызывает обратную реакцию — страх. Близилось время, когда бароны могли королю понадобиться; недаром двор старался отсрочить им уплату долгов, скостить, а то и вовсе погасить за счет казны. Собственно, в надежде поднять свой престиж в глазах сицилийского дворянства Грасселлини и взялся за дело аббата; уличив его в симуляции грабежа, он рассчитывал потом без труда доказать и фальсификацию кодексов. По-своему добросовестный, дело свое Грасселлини знал, упорства и дотошности ему было не занимать; в том, что кодексы аббата Веллы были подделкой, а грабеж — симуляцией, он не сомневался. Действовать следовало, разумеется, тактично, осмотрительно: стукнуть разок по обручу, иначе говоря, по Симонетти, монсеньору Айрольди и аббату Велле, другой — по бочке, то есть по дворянству, а там, глядишь, само пойдет…