Смерть консулу! Люцифер

— Товарищи по оружию! — говорил он, обращаясь к окружавшей его толпе. — Завтра должна решиться наша судьба! Мы стоим под самой Веной, где наши матери, жёны, сёстры, невесты боязливо ожидают исхода битвы. Неужели мы оставим город в руках неприятеля? Нет, отвечаю я за вас, тысячу раз нет! Защищая ничтожные города, пали тысячи, десятки тысяч людей! Троя сравнительно с Веной была жалким вороньим гнездом, но тем не менее два великих народа оспаривали её друг у друга несколько лет. За неё погибли герои, которым не чета Бонапарт со своими маршалами! Если бы между нами не было раздоров из-за того, что одни носят черно-желтые, а другие чёрные и белые шапки, то французы не перешли бы Рейн и не стояли бы теперь у нас на берегах Дуная. Какое значение имеют шапки! Иногда мудрец надевает на себя дурацкий колпак, убийца носит корону Франции! Нашу землю поразили две молнии — Аустерлиц и Вена. Но это послужило нам на пользу. Мы поняли, что мы все дети одной матери и немцы, где бы мы ни родились, в Бранденбурге или в Австрии, в Берлине или в Вене. С севера и запада поспешили сюда бойцы на защиту общей родины, нашего достояния и чести. Французы сражаются в угоду императору. Если бы не было цивилизованных стран, то он повёл бы их драться с дикими варварами на краю земли. Ему необходим запах крови, а французам нужны грабежи, убийства и пожары. Так всегда было и будет у этого народа. Они враги мира и человечества, они коварны и завистливы, как обезьяны, и кровожадны, как тигры. Из столетия в столетие во Франции родятся губители народов для опустошения Европы. Самый ужасный из них — нынешний французский император! Он страшнее Молоха, на раскалённые руки которого в Тире и Карфагене клали детей. Для него не существует никаких законов; нет меры его высокомерию; его мраморное сердце недоступно человеколюбию. С триумфом переходит он из города в город, из страны в страну. Но победы не радуют его; они только пробуждают в нём жажду к новым победам, новым войнам. Если бы сегодня Господь предложил ему владычество над землёй, то завтра он сказал бы: «Отдай мне и небо!» Он не похож на остальных людей. Это демон ненасытности, гордости и себялюбия, принявший человеческий образ. В его лице мы ведём борьбу с силами ада, с вечным злом. Кто следует за ним? Толпа рабов, которым он даёт на разграбление столицы Европы. Это не люди, выступившие на защиту отечества, не герои, которые приносят высшую культуру варварскому миру, а простые наёмники, грабители и разбойники. Мы защищаем право и святое дело и добровольно взялись за оружие, несмотря на наши семейные распри. Сбросим железное иго этого корсиканца. Само небо благословляет нас на борьбу, справедливее которой не было со времён Марафона и Саламина. Чего нам бояться? Смерти! Но со смертью всё кончается для человека — и заботы, и надежды! Конечно, лучше вовсе не родиться, не испытывать никогда голода, холода и жажды, но стоит жить, чтобы умереть за отечество! Друзья, наполним стаканы! Да здравствует победа, если она возможна! Да здравствует смерть, если она неизбежна! Выпьем за то, что выше победы и смерти, за славную будущность нашей дорогой Германии!

Гуго сошёл со стола при громких и восторженных криках толпы. В его речи выразилось общее настроение минуты; он высказал то, что думал и чувствовал каждый. Присутствующие подняли стаканы и чокались друг с другом; более буйные разбивали вдребезги пустые бутылки, гремели своими саблями и ружьями, стоявшими у стены. Каждый спешил заключить Гуго в свои объятия.

— Да здравствует Германия! Проклятие Наполеону! — ревела толпа, наполнившая дом, в порыве воинственного опьянения.

— Победа или смерть! — кричали солдаты на улице. — Долой Наполеона! Да здравствует главнокомандующий эрцгерцог Карл!

Офицеры из окон разговаривали с солдатами, поддерживая весёлое настроение, которое казалось им хорошим предзнаменованием. На улицу вынесены были бочонки пива и вина для угощения солдат.

Издали послышались звуки труб.

Граф Вольфсегг ещё раз обнял Эгберта и, пожав руку Гуго, уехал со словами:

— До свидания! Может быть, ещё увидимся!

Оба друга остались одни в полутёмном дворе гостиницы.

— Наконец-то я могу вздохнуть свободно! — сказал Гуго. — Они едва не задушили меня в своих объятиях.

— Тебя можно поздравить, — возразил Эгберт. — Твой первый опыт в искусстве Демосфена удался вполне. Ты сильно подействовал на сердца своих слушателей.

— Мой отец, почтенный приходский священник, вероятно, нашёл бы, что моя речь слишком картинна и переполнена гиперболами. Пока это одни слова!

— Разумеется, но мы должны осуществить их, — сказал Эгберт.

В это время к колодцу, который находился во дворе, подошли девушки с вёдрами. В числе их была Кристель.

— Как ты попала сюда, колдунья? — закричал Гуго, увидев её.

— Они просили меня помочь им, — ответила Кристель, указывая на девушек.