Он кивнул, затем перекрестился.
— Я сказал, что ты умрешь, господин, что датчанина, который убьет Утреда Беббанбургского, ждет великая слава.
Этельфлед резко вздохнула и затем перекрестилась, как и Лудда.
— Что ты им сказал? — спросила она.
— То, что приказал лорд Утред, госпожа, — взволнованно ответил Лудда.
— Ты играешь с судьбой, — сказала мне Этельфлед.
— Я хочу, чтобы датчане пришли, — ответил я, — и мне надо предложить им наживку.
Потому что Плегмунд ошибался, и Этельхельм ошибался, и Эдвард ошибался. Мир — это замечательно, но возможен только тогда, когда враги боятся устроить войну.
Датчане затихли не потому, что им велел замолчать христианский бог, а потому, что они отвлеклись на что-то другое.
Эдвард хотел верить, что они расстались со своими мечтами о покорении Уэссекса, но я знал, что они придут. Этельволд не расстался со своей мечтой.
Он придет, а с ним придут и дикие орды датчан с мечами и копьями, и я хотел, чтобы они пришли. Я хотел, чтобы все это закончилось. Я хотел быть мечом саксов.
А они по-прежнему не приходили.
Я никогда не понимал, почему датчанам понадобилось так много времени, чтобы воспользоваться преимуществом, которое принесла им смерить Альфреда.
Я полагал, что если Этельволд был бы более вдохновляющим предводителем, а не таким слабаком, они бы пришли раньше, но они ждали так долго, что Уэссекс был убежден, что бог ответил на молитвы и сделал датчан миролюбивыми.
И все это время мои ангелы пели две свои песни, одну саксам, а другую датчанам, и возможно, это сыграло свою роль.
Многие датчане жаждали приколотить мой череп на своем фронтоне, и эта песнь из склепа была приглашением.
Но они всё ещё колебались.
Архиепископ Плегмунд ликовал. Спустя два года после коронации Эдварда я был вызван в Винтанкестер, и мне пришлось вытерпеть проповедь в новой большой церкви.
Плегмунд яростно и пылко заявил, что Бог преуспеет в том, в чем не преуспели мечи всех воинов.
— Сейчас идут последние дни, — сказал он, — и мы увидим зарю царства Христа.
Я помню этот визит, потому что тогда в последний раз видел Элсвит, вдову Альфреда. Она удалилась в монастырь, как я слышал, по настоянию Плегмунда.
Мне поведал об этом Оффа.
— Она поддерживает архиепископа, — сказал он, — но он не может ее выносить! Она постоянно ворчит.
— Сочувствую монахиням, — сказал я.
— О Боже правый, они у нее еще попляшут, — улыбнулся Оффа. Он был стар. Он еще держал собак, но уже не дрессировал новых.
— Теперь они просто мои товарищи, — объяснил он мне, похлопывая терьера за ушами, — и мы вместе старимся, — он сидел вместе со мной в таверне «Два журавля». — Я болен, господин, — произнес он.
— Мне жаль.
— Господь скоро заберет меня, — сказал он, и в этом он оказался прав.
— Ты путешествовал этим летом?
— Это было тяжело, — ответил он, — да, я ездил на север и на восток. Теперь еду домой.
Я положил деньги на стол.
— Расскажи, что происходит.
— Они готовятся к нападению, — заявил он.
— Знаю.
— Ярл Сигурд поправился, — сказал Оффа, — и корабли приближаются из-за моря.
— Корабли постоянно пересекают море, — заметил я.
— Сигурд дал понять, что будет много земель, которые он раздаст во владение.
— Уэссекс.
Он кивнул.
— Так что корабли с воинами приближаются, господин.
— Куда?
— Они собираются в Эофервике, — сказал Оффа. Я уже слышал об этом от торговцев, побывавших в Нортумбрии.
Приплыли новые корабли, наполненные амбициозными и голодными воинами, но торговцы утверждали, что это войско собирается атаковать скоттов.
— Они хотят заставить тебя в это поверить, — сказал Оффа. Он прикоснулся к одной из серебряных монет на столе, остановив свой палец на профиле Альфреда. — Ты придумал умную штуку в Натангравуме, — промолвил он лукаво.
Некоторое время я молчал. Мимо таверны прошла стая гусей, послышались злобные крики и лай собак.
— Не знаю, о чем ты говоришь, — дал я невнятный ответ.
— Я никому не сказал, — заметил Оффа.
— Ты грезишь, Оффа, — сказал я.
Он посмотрел на меня, перекрестил худую грудь и сказал:
— Обещаю, господин, я никому не скажу.
Но это было умно, я восхищен. Это разозлило ярла Сигурда, — он хохотнул, а затем расколол лесной орех костяной рукояткой ножа.
— Как там сказал один из твоих ангелов? Что Сигурд незначительный человек, без особых талантов. — он снова хохотнул и покачал головой, — это сильно его разозлило, господин.
Может, поэтому Сигурд дает Эорику деньги, много денег. Эорик присоединится к датчанам.
— Эдвард говорит, что Эорик заверил его в сохранении мира, — указал я.
— Ты знаешь, чего стоят уверения Эорика, — возразил Оффа. — Датчане намереваются сделать то, что намеревались сделать двадцать лет назад, господин.
Объединиться против Уэссекса. Все датчане и все саксы, ненавидящие Эдварда, все.
— Рагнар? — спросил я. Рагнар являлся моим старым близким другом, я считал его братом и не видел уже много лет.
— Он не вполне здоров, — мягко сказал Оффа, — недостаточно здоров, чтобы выступить.
Новость опечалила меня, я налил эля, и одна из трактирных служанок поспешила проверить, не надо ли наполнить кувшин, но я взмахом руки отослал ее прочь.
— А что с Кентом?