Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой

Одна знакомая Майоровой рассказала о том, что они мимолетно встретились с Леной недели за две до 23 августа. Поболтали. Расставаясь, знакомая спросила: когда увидимся? Лена серьезно ответила: «На моих похоронах». Знакомой это показалось мрачной шуткой.

(УКРАДЕННАЯ КНИГА)

30 сентября.

«Любимая, слушаю ноктюрны Шопена и смотрю на фотографию: ты держишь в правой руке два белых гриба, на пальцах обручальное колечко, в левой — подосиновики. За твоей спиной наша летняя кухня, нежная и зеленая тень, солнце на диком винограде, грибах, плечах и волосах, ты без всякой косметики, такая простая и необыкновенно любишь жизнь, которой тебе осталось немногим более месяца. Не знаю, сколько точно, но на этой же пленке день рождения Светы, а было оно 25 июля, какая же ты была красивая в стальном костюме! Кстати, часто на последних фотографиях ты сбоку или едва в кадре и так печально и таинственно заглядываешь в мои глаза. Что же ты такое знала, если так любила жизнь?

Прости меня, я никого не видел чувственней и духовнее тебя. И красивей. Представляешь, что я написал? А хочешь совсем омерзительное? Таковое даже я, наверное, не говорил тебе. За пятьсот лет у художника не было такой жены…

Как спокойно играют Шопена, лампа твоя-наша — стучит и мигает. Скоро, надеюсь, я умру. Или нет — ты подождешь еще чуть-чуть? Жди меня».

В пятницу, накануне той страшной субботы, она лежала на полу, укрытая пледом, и смотрела на его, как он считал «никчемную», картину с двумя выеденными яйцами на блюдце.

— Tы мне все сказал.

— Что? — спросил я.

— Смерть.

— Да какая там может быть смерть в этом неудачном подмалевке?

Ты промолчала. Я гладил твое лицо, ты взяла мою руку и поднесла к губам. Целуя мою руку, прошептала:

— Я очень тебя люблю.

Господи, как же я мог уехать!»

Что она видела, заглядывая в его глаза таинственно и печально? Как между ними втиснулась смерть? Как удалось ему, ждущему и разгадывающему знаки Оттуда, пробиться сквозь надземные туманы и услышать ее голос?

У них не было везения. У них были выстраданные удачи с привкусом крови. У них было такое кромешное счастье, которое осознают только в великом горе.

ГЛАВА 9

Девять месяцев Сергей Шерстюк казнил себя за то, что оставил в тот день Лену одну. «Родная, как же я виноват перед тобой! Что же я сделал: как можно было такую больную девочку оставить одну дома? Оставил, чтоб ты выспалась, выздоровела, наплевала на свою мнительность. Ты ведь справилась, когда получила подлую телеграмму, что папа совершенно парализован? Ты ведь справилась, ну рассталась с очередным тупым педагогом (Господи, кто же делает для людей театр!) — все ж было прекрасно, когда я примчался с дачи. Как ты радовалась — вот приехал муж, и все встало на свои места. Как же ты надеялась на меня — и вот я оставил тебя одну. О, думал я, у нас такая жизнь, мы же постоянно расстаемся, чтобы встретиться. Вот и получил.

Теперь я знаю, почему ты забывалась, падала, все роняла, почему ты впадала отчаяние от пустяка. Прочитав интервью с собой, увидев ошибку или рекламный трюк, ты могла впасть в депрессию, да нет, стресс, да нет, такое отчаяние, будто провалилась земля».

Почему падала, роняла, впадала в отчаяние, будто провалилась земля? Скорее всего, потому, что земля под ней действительно провалилась. Слишком много отчаяния, чтобы не прогнуться под тяжестью, совсем нет пустяков — немного на свете людей, которые так серьезно, со страстью и надрывом воспринимают происходящее, как Лена Майорова, и это ее постоянное чувство одиночества. Ведь она не просто не была одинока. Она была любима, практически обожествляема мужем. Но совершенно ясно: в августе 97-го она не надеялась на его помощь. Ей, видимо, казалась слишком беспросветной ситуация.

Если бы она видела в том августе хоть лучик солнца, она бы, как привыкла, стала бы бороться с трудностями сама. Дело еще и в этом: привыкла справляться одна. А тут — никак!