Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой

Она не поехала отдыхать в августе на дачу, хотя была утомленной до изнеможения, потому что Леонид Трушкин пригласил ее на главную роль в антрепризу «Поза эмигранта». Роль хорошая, для нее. Молодая репатриантка спасается от уготовленных родиной проблем в Израиле: она работает там уборщицей. В Москве она была сотрудником института ядерной физики. Этот спектакль с Майоровой не появился, впоследствии главную роль будут играть Симонова и Глаголева, но не нужно быть ясновидящей для того, чтобы увидеть настоящую драму, неизбывную трагедию по-майоровски. Опять вернусь к богатству России талантами. У каждого своя ниша. Никого нельзя заменить. Так обстоят дела на самом деле в искусстве, что бы по этому поводу ни говорили режиссеры. Начались репетиции, все сразу пошло, Лена играла, как всегда, в полную силу. И вдруг из МХАТа раздается звонок о том, что пришла телеграмма на имя Майоровой, в которой сказано, что ее отца разбил паралич и вообще надежды нет. Она не может никому дозвониться на Сахалине: у ее родственником проблема и с телефоном, и вообще со связью с Москвой. Лена падает на пол, кричит, рыдает, подруги ничем не могут помочь — разве что побежать по ее просьбе в магазин за спиртным. Она не ходит на репетиции, не спит, не ест. Потом собирается из последних сил, приходит. Трушкин читает ей мораль, воспитывает. И со своей стороны отстраняет от репетиций. Мудрое решение. Как у Макаренко. Ты не ходила, а теперь я тебя не пущу. Сергей звонит с дачи, Лена ровным голосом говорит, что все в порядке. Наконец он приехал. Лена встретила его спокойно, в доме чистота, но муж видит, что она даже не подавлена. Раздавлена. Расспрашивает. Узнает, что телеграмму прислали не родственники Лены, а какая-то шустрая соседка.

«Я говорю: звони соседке, ты звонишь, она что-то ужасное рассказывает, я: пусть маму позовет, она зовет мать, которая говорит, что отца через два дня выписывают. Все. Ты улыбаешься, говоришь: вот приехал муж, и все встало на свои места. И рассказываешь, что с тобой творилось, но все-все позади. Эта ваша соседка, говорю я, «Санты-Барбары» насмотрелась и, зная, что ты нервная, представила: вот отправлю телеграмму, Майорова-актриса сюда приедет и устроит «Санту-Барбару» в натуре. Ты смеешься, я смеюсь… В августе тебе не надо было быть в Москве. На даче ты была спокойна и часто-часто счастлива…» Но у нее было невероятно обостренное чувство долга и вины. Если репетиции, значит, репетиции, даже если земля уходит из-под ног. Трушкин после трагедии с Леной Майоровой продолжал стоять на своем, хотя воспитывать уже было некого. «Даже если бы я знал, к какому финалу все идет, я поступил бы так же. Мне очень жаль Лену, но сказать, что я раскаиваюсь, было бы нечестно. Иначе надо перестать заниматься своей профессией и сутки напролет понимать, сочувствовать, вникать в чьи-то обстоятельства». Его обращение с актерами — вообще старые, часто отвратительные байки, но сказать такое — это за гранью. «Даже если бы я знал, к какому финалу все идет»! Трудно представить себе, после каких проблем, образа жизни или питания так начинают работать мозги. О какой профессии идет речь? Не о той, где есть имена Феллини, Бергмана, Григория Чухрая, Сергея Бондарчука. Они именно сутками понимали, сочувствовали, вникали. Потому что режиссер без актера — люстра без лампочек, машина без колес. Не думаю, что Трушкин был главной причиной того, что наши театр и кино, в которых талантливых актеров на самом деле можно пересчитать по пальцам, как везде, лишился Елены Майоровой. Но он, несомненно, был тоже причиной. Не способен честно ответить перед своей совестью, все равно ответит перед Богом.

Только Сергей Шерстюк понял, как страшно Лене не хватало понимания и любви:

«Мы с тобой ссорились, я тебя обижал, не понимая, что этого нельзя делать вовсе. Нельзя. Заслуженно, не заслуженно. Ты была живая рана, девочка без кожи, чище тебя я не знаю. Ты была взрывная, вспыльчивая, я такой же. Как мы были похожи, но как же мне следовало тебя заласкать! Ты любила мои ласки, я любил тебя ласкать, но надо было заласкать до заласканности ребенка, пропавшего и вдруг найденного».

Только он понял, но слишком поздно.