Смерть пахнет конфетками

Пришли ненужные воспоминания, эмоциональный окрас от которых Гжельский убирал ещё во время самых первых занятий. Ненужные образы из благополучного прошлого, по тем моментам, по которым скучаешь. Из детства. Как они с отцом ходили за грибами, на рыбалку. Это было редко, но это было. Как важен для памяти факт, что это было. Что были эти ранние сборы, наставления о том, что, несмотря на лето, под резиновые сапоги нужно поддевать шерстяные носки. Кофе в турке. Да, именно тогда Руслан впервые выпил кофе! Это было горько, это было странно. Но он чувствовал себя взрослым, который тоже может вставать в пять утра, может пить кофе, может иметь свой личный нож. Как же это было по-другому. Но что чувствовал его отец? Вспоминал ли он это перед смертью?

Пришли и другие чувства, главным из которых было то, что они с Кариной так и не завели детей. А Руслан был уже в том возрасте, что и его отец, когда он первый раз взял паренька за грибами. А кого теперь Стахов возьмёт за грибами, на рыбалку или просто на речку, освежиться?

Эти воспоминания и чувства вновь надо подтереть. Как они мешают в ответственный момент. Как они мешают напоминанию о том, что ты тоже нормальный. Хоть тебе и скоро под сорок, но у тебя нет своих детей. Машины и заработанной квартиры. Семьи. Делает ли это тебя плохим человеком? Определённо нет. Делает ли тебя это несчастным? Выходит, да? Маленького внимания Кати не хватало для того, чтобы заполнить эту огромную потребность быть нормальным, хотя бы похожим на обычного. Значит, без багажа родственных связей с новым поколением, а также материальных благ в виде квартир, машин и дач, можно смело идти в бездну. Это ли не свобода?

Руслан закрыл глаза и крутанул колёса своей коляски навстречу призраку. Какого-либо сопротивления или дуновения ветра он не заметил. Ударившись ногами о створки лифта, он активировал передвижную кабинку, чтобы её двери открылись и увезли его на минус третий этаж. Механизм сработал исправно. Но Стахов пришёл в себя только наткнувшись в коридоре на Гжельского, что был окружён вооруженными помощниками. Всё было серьёзно.

– Ты всё помнишь, – сказал Гжельский, не без использования Силы. – Ты не боишься, ты знаешь. Не забывай, что твоя первостепенная цель не перевести женщину с тенью в другую палату, а разговорить их. Дать нам немного информации об их мыслях. Я оказался не в силах вытянуть из них и пары предложений. А у тебя получится, но не рискуй, в этом нет смысла. Мы будем наблюдать.

– Добавь ещё огонька в напутствия, – попросил Руслан, выложив из карманов кресла сценарии, пачку сигарет и зажигалку.

– Ты справишься, – сказал Гжельский.

– Я справлюсь, – повторил Руслан.

Двери за ним закрылись. Впереди были ещё одни. К ним Стахов и поспешил, чтобы вновь не встречаться с отцом, но тот так и не появился.

Мужчина отворил очередную дверь и тут же захлопнул её за собой. Перед ним была стена из бронированного стекла. В стене была ещё одна дверь с электронным замком. Мужчина увидел, как за стеклом на кровати сидит женщина в мятой длинной белой ночнушке. Её тёмные волосы с маленькими полосками седины были опущены на её лицо. В дальнем углу сидела чёрной паутиной тень, затрепетавшая, будто от ветра – это была реакция на появление чужого человека. Нормальная реакция на внешний раздражитель…

Так сложились обстоятельства, что у Ани появилась тень. Не такая, как у всех, но такая же преследовательная, неотрывная, чёрная. И Аня уже начала забывать, что бывает тень другая. Она смирилась, у неё не было сил и даже желания сопротивляться спутнице, способной натворить таких несчастий, что обычному человеку и не могло привидеться ни в страшном сне, ни в кошмаре делирия. И свои жизненные соки эта тень брала у худой, миниатюрной женщины, которой было чуть больше тридцати лет. Она изматывала её, заставляя неотрывно существовать вместе с ней, окутывая Анну в моменты необходимости своими длинными чёрными волосами, немного влажными, но очень крепкими. В такие мгновения предельной близости с тенью Аня чувствовала себя такой нужной, просто жизненно-необходимой, что не могла припомнить, была ли она когда-либо такой в обычной жизни. Но помимо этого странного ощущения, её посещало и другое, совершенно контрастное чувство. Она чувствовала, что иссякает, что жизненная энергия уходит из неё невосполняемыми потоками человеческого тепла, которое тень превращала в тьму, собственную силу. И Аня всё чаще чувствовала боль. От света ламп, от движения своего сохнущего тела и даже от биения сердца, которое становилось всё тяжелее, будто каждый день наполняясь гнилью, как старое яблоко, которое доживает до холодов на ветке, чтобы однажды сорваться вниз и смешаться с грязью, разорвав своё чёрное нутро, бывшее когда-то таким спелым, наполненным жизнью. И Аня понимала, что падение её отяжелевшего сердца лишь дело времени. Отзывалось ли равнодушием это ожидание? Не всегда.