Смерть пахнет сандалом

Неверной походкой я забрался на эшафот. Это эшафот Сунь Бина, эшафот Чжао Цзя, эшафот Цянь Дина. На помосте был высоко повешен фонарь, на котором было написано «начальник уезда». Рядом с эшафотом мрачно стояли, как истуканы, несколько стражников с черно-красными дубинками в руках. Под фонарем – маленькая дровяная печка, на ней – котелок для заваривания лекарств, из которого шел пар и разносился аромат женьшеня. У печки, согнув колени, сидел Чжао Цзя, огонь освещал его узкое темное лицо. Обхватив руками колени, он уперся в них подбородком. Чжао Цзя сосредоточенно вглядывался в маленькие искорки, словно погруженный в мечты ребенок. За ним, упираясь спиной в стойку эшафота и расставив широко ноги, сидел Сяоцзя, между ног у которого лежал сверток с бараньими потрохами. Он вдавливал в мясо кунжутные семена, поджаривал кушанье и жадно ел, как будто никого вокруг нет. Сунь Мэйнян прислонилась к стойке наискосок от Сяоцзя, голова ее свесилась набок, спутанные волосы закрыли лицо, с виду она была будто мертва, ее былая женская прелесть исчезла напрочь. Через тонкую марлю я смутно увидел лицо Сунь Бина. Тот негромко стонал, и это говорило о том, что он уже при последнем издыхании. Исходивший от его тела смрад привлекал со всех окрестностей множество сов. Они бесшумно кружили в воздухе, то и дело издавая надрывное уханье. Эх, Сунь Бин, давно бы уже умереть тебе. Мяу-мяу… Ваша «кошачья опера» наводит на тяжелые размышления, в мяуканье обнаруживается столько разных смыслов. Вот и у меня изо рта норовит вырваться ваше «мяу-мяу». Эх, Сунь Бин, даже я, выживший из ума глупец, добрый и мягкий, действующий с оглядкой, человек, которому столько мыслей приходит в голову, так и не распознал коварных планов этих тварей. Тебя оставили в живых, и твое полумертвое тело послужило для них поводом умертвить еще несколько десятков обитателей Гаоми, уничтожило семена маоцян. Мяу-мяу…

Я разбудил стражников, которые дремали, опираясь на дубинки, и велел им отправляться домой отдыхать, мол, я здесь сам за всем присмотрю. У тех словно камень с плеч свалился, будто боясь, что я передумаю, они, таща за собой дубинки, бегом спустились с помоста и в мгновение ока скрылись в лунном свете.

Собравшиеся на помосте никак не отреагировали на мое появление, словно это был не я, а пустая черная тень, или словно я был им пособником. Да, вплоть до сегодняшнего дня я и впрямь был им пособником. Пока я размышлял, в какое тело первым вонзить кинжал, Чжао Цзя взялся за дужку котелка, налил отвар в черную чашу, потом строго обратился к Сяоцзя:

– Сынок, наелся? Если не наелся, то погоди, потом поешь. Помоги отцу напоить преступника женьшеневым отваром.

Сяоцзя послушно встал. Похоже, после случившего днем несчастья обезьяньих замашек у него стало значительно меньше, но он все же осклабился в мою сторону, хихикнул, потом шагнул вперед, откинул закрывавшую клетку марлю. Показалось сильно исхудавшее тело Сунь Бина. Его лицо ссохлось, глаза увеличились, с обеих сторон туловища выступили ребра. Он напомнил мне виденную как-то в деревне лягушку, которую злые мальчишки привязали к дереву и оставили под палящим солнцем.

После того, как Сяоцзя откинул полог, голова Сунь Бина стала покачиваться. Из черной пещеры его рта стали вырываться неясные звуки:

– У… у… умереть… дайте умереть…

Сердце мое забилось, я ощутил, что мои планы получили лишний повод. Сунь Бин, в конце концов, и сам хочет умереть, он уже осознал, что жить дальше – одно мучение, и смерть от ножа соответствовала его устремлениям.

Сяоцзя без лишних слов вставил в рот Сунь Бину рог, который изначально использовался в качестве воронки для вливания лекарств животным, потом подхватил его за голову, чтобы Чжао Цзя мог спокойно, ложка за ложкой, вливать в рог отвар. Сунь Бин издавал неотчетливые звуки, в горле у него булькало, это отвар лился ему в живот.

– Почтенный Чжао, – насмешливо спросил я, – сможет он дожить до завтрашнего утра?

Чжао Цзя настороженно повернулся и со сверкающим взором проговорил:

– Недостойный ручается за это.

– Бабушка Чжао творит чудеса в мире людей!

– То, что я могу так делать свою работу, неотделимо от поддержки, которую мне оказывают вышестоящие, – скромно сказал Чжао Цзя, – недостойный не смеет приписывать себе чужие заслуги.

– Чжао Цзя, рано ты радуешься, – бесстрастным тоном заявил я, – по-моему, он и эту ночь не переживет…

– Жизнью ручаюсь, ваше превосходительство, а если бы вы сумели доставить мне еще полцзиня женьшеня, то он у меня прожил бы еще дня три!

Расхохотавшись, я нагнулся, выхватил из сапога острый кинжал, ринулся вперед и нанес удар в грудь Сунь Бину. Но мой кинжал вонзился не в Сунь Бина, а в Сяоцзя. В решающий момент тот закрыл смертника своим телом.

Как только я вытащил кинжал, тело Сяоцзя осело у ног Сунь Бина, брызнувшая из него горячая кровь обожгла мне руки. Чжао Цзя взвыл:

– Сынок мой…