Смерть пахнет сандалом

Чжао Цзя швырнул мне в голову черную чашу. По лицу моему, распространяя душистый аромат, растекся горячий женьшеневый отвар. Я невольно вскрикнул, но не успел мой крик стихнуть, как Чжао Цзя, выгнувшись, как свирепый черный барс, бросился на меня. Твердой, как железо, головой он ударил меня ниже живота. Я взмахнул руками и рухнул навзничь на помост. Воспользовавшись возможностью, Чжао Цзя тут же вскочил на меня. Его с виду слабые и без костей ручки, как когти коршуна, вцепились мне в горло. Одновременно он с кашлем впился мне зубами в лоб. В глазах у меня потемнело, я судорожно барахтался, но мои руки походили на мертвые сухие ветви…

В тот самый миг, когда я увидел печальное лицо жены среди облаков, руки Чжао Цзя вдруг ослабли, и он перестал грызть меня. Согнув колени, я скинул его и с трудом сел. Чжао Цзя лежал, скорчившись, на земле, из спины у него торчал кинжал, его маленькое худое лицо жалко подергивалось. Рядом с ним застыла Сунь Мэйнян. Мертвенно-бледное лицо кривилось, ее черты изменились, она уже была больше злой дух, чем человек. Лунный свет, как вода, лунный свет, как серебро, лунный свет, как лед, лунный свет, как иней. Я никогда больше не увижу такого лунного света. Я всмотрелся в лунный свет и будто увидел, как племянник из семьи Лю внезапно появляется перед Юань Шикаем и, подобно моему младшему брату, вынимает из-за пазухи два сверкающих золотых пистолета, чтобы отомстить за своего отца, за шестерых благородных мужей, за великую империю Цин…

Голова идет кругом. Я встал, протянул к ней руку:

– Мэйнян… Любимая…

Она же издала дикий вой, повернулась и сбежала с эшафота. Ее тело легко и невесомо плыло в воздухе, словно комок хлопка. Стоит ли мне устремляться за ней? Нет, не стоит, мои дела скоро будут завершены, и в каком-нибудь другом мире мы рано или поздно воссоединимся. Я вытащил кинжал из спины Чжао Цзя и вытер лезвие об одежду. Подошел я к Сунь Бину и при свете фонаря и луны – темно-желтом свете фонаря и ясно-серебристом свете луны, – вгляделся в спокойное выражение его лица.

– Эх, Сунь Бин, много чего я сделал непростительного, но бороду тебе вырвал не я.

С этими искренними словами я вонзил кинжал ему в грудь. Из глаз Сунь Бина вдруг вырвались сверкающие искорки и озарили его лицо невероятным светом – еще более ярким, чем свет фонаря и свет луны. Изо рта его хлынула кровь, а вместе с ней вылетела из нее прерывистая фраза:

– Представление… окончено…

Послесловие взамен предисловия. Вспять семимильными шагами

Когда в процессе написания романа друзья интересовались у меня, о чем, собственно, будет книга, единственное, что мне удавалось выдавить из себя, был невнятный лепет. Подобрать правильные слова оказалось крайне сложно. И только отдав вконец исправленную рукопись в редакторский отдел, я, освобожденный от этой непомерной ноши, дал себе пару дней на отдых и вдруг обнаружил ответ. Мой роман – о голосах.

Названия каждой главы Книг I и III – «Голова феникса» и «Хвост барса» – отсылают читателя к повествовательной манере («Бахвальство Чжао Цзя», «Негодование Цянь Дина», «Сунь Бин говорит об опере» и так далее). В «Брюхе свиньи» – Книге II – мы вроде бы переходим к более беспристрастному голосу всезнающего рассказчика. Однако и рассказчик в своем причудливом повествовании постоянно обращается к народному говору и певучим оборотам. То есть и здесь перед нами вновь маячит многоголосие (пускай преимущественно в исполнении одного человека). Да и первоначальный посыл, который надоумил меня на написание произведения, пришел ко мне извне. Не я придумал роман, меня призвали его писать голоса.

Двадцать лет назад, когда я только вступил на писательский путь, в моих мыслях регулярно давали о себе знать два голоса, которые, словно пресловутые лисы-оборотни, постоянно заговаривали со мной, неизменно доставляя мне лишь беспокойство и тревогу.