Смерть под старой ивой. Приступ жадности

На пляже красовалась табличка, на которой было начертано мелом: «Воздух – 13, вода – 11». Было ожидаемо пусто, лишь в одном месте были сложены вещи. Чайки, проходя мимо, поглядывали на кучку одежды недоуменно и неодобрительно. Гуров присмотрелся и не без труда разглядел среди вздымающихся волн упрямого курортника, упорно плещущегося в серой воде.

– Надо же, как долго купается человек, – сказал один гражданин, любуясь им.

– Да. Довольно долго, – согласился второй.

– В самом деле, вода холодная, штормит, а он, смотри-ка, не дрейфит.

– Не, не дрейфит. Истинный ариец.

– Может, он вылезти не может? Вон тягун какой.

– Может, и не может.

В самом деле, возможно, упрямый пловец и не стремился более продолжать морские ванны. Однако после обеда течение изменилось, и балтийские волны несильно, но настойчиво, с издевательским постоянством оттягивали его от берега, заставляя барахтаться в унизительной компании с дохлыми камбалами.

С другой стороны, на помощь он не звал, до берега было не более ста пятидесяти метров, так что никто не собирался разворачивать операцию по спасению пловца. Одно дело – посочувствовать и восхититься, и совсем иное – лезть в холодную воду самолично. Так и барахтался «истинный ариец» в водах любимого курорта Гитлера, а из его пожитков, пугая чаек, бравурно гремела песня про славное море, священный Байкал.

Гуров усмехнулся про себя: «Вот оно что. А я-то думаю, что это за раритет в голове вертится. То я, то Стас подвываем, во “Внуково” сначала, потом на борту. Надо полагать, прилетел с нами на одном рейсе. Ишь как, дорвался, бедный, до морских просторов».

Прошло не менее двадцати минут, прежде чем купальщик сумел выплыть, правда, метров на сто ниже своей одежды. Пошатываясь, он добрел до пожитков и рухнул на холодные камни. Лев Иванович заметил, что внешне он и в самом деле напоминал классического фрица, чей образ воплощали в советском кинематографе, разве что ростом не вышел.

«На кого это он так сильно смахивает? На эсэсовца какого-то. Нет, не на немца, на “нашего”. Вылитый наш разведчик в глубоком тылу врага. Иоганн Вайс, как на картинке», – подумал Гуров, посмотрел на часы и отправился вверх по терренкуру, сожалея, что фюрер не догадался снабдить любимый курорт лифтом или хотя бы канатной дорогой.

Оказалось, что «лоси» и «шторма» уже потихоньку разбредались, кто гулять, кто почивать, оставались лишь Крячко и Маратыч, которые резались уже по-свойски в классическое «очко». Старый регбист был аки морковка, вырванная из привычного пространства: потел, сопел и нервничал. Станислав же сиял, и блюдечко напротив него было с горкой заполнено металлическими рублями.

– В кружку для бедных? – пошутил Лев Иванович. – Ай-ай, азартные игры, да в общественном месте! А еще взрослые люди.

– Смейтесь, смейтесь, – пропыхтел Маратыч, убирая со лба потный чуб. – Во Стас жжет. У него в колоде столько тузов, что я аж со счета сбился. Попортил мне коронары.

– Ну а что же. Баланс во всем должен быть, не все тебе меня в козлах оставлять, – поддразнил довольный Крячко своего противника по карточной игре, ловко управляясь с колодой. В «очко» полковник умел играть мастерски, правда, в повседневной реальности таланты свои скрывал, по вполне понятным причинам.

– Опять выиграл, ну что ты будешь делать! – Маратыч добродушно ругнулся, полез под стол и извлек полупустую бутылку.

– «Реми Мартин»? – удивился Гуров. – Нашли-таки?

– Да нет, откуда тут, – ответил Маратыч. – Презентовали добрые люди аж два бутыля нам со Стасом. – И он разлил коньяк по бокалам.

– Злоупотребляешь, – назидательно заметил Станислав, принимая тару, полную волшебного напитка, – а ведь завтра играть.

– Ничего, не впервой, – отмахнулся Маратыч.

Гуров, какое-то время понаблюдав за игрой Маратыча и Стаса, отправился отдыхать. Несмотря на прогулку на свежем воздухе, снилась какая-то ахинея, какая-то длинная дорога, по обочинам заставленная фонарями, на которых висели мешки. Вдалеке маячил кто-то темный, с несуразно длинными руками, и каждый раз, когда он нелепо махал ими, мешки приходили в движение, раскачивались, натыкаясь друг на друга. И все это сопровождал сдавленный стон.

Лев Иванович с трудом проснулся. Было почему-то душно, рыжий комар пытался запихать ему под кожу свой хобот, на соседней кровати почивал сном праведника Станислав. В ванной Гуров постоял, держа голову под холодной водой, и, не вытираясь, снова улегся в кровать.

Глава 4. Первый с краю

Погода на следующий день установилась сказочная. Хронически серое небо неожиданно показало новую сторону своего характера, яркую изнанку, засияло легкомысленной бирюзой без единой тучки. Солнце, отбросив суровость, палило прямо по-южному, и даже ветер куда-то унесся.

Правда, многоопытный Маратыч немедленно пояснил, что в этом вся соль: надо успеть сгонять на море, искупаться и вернуться на обед, до двенадцати, ибо после того, как часы пробьют дюжину ударов, погода резко поменяется, «вплоть до снега»: