Смерть под занавес

Настоящие художники… "Муж – художник", – всплыло в голове. Может быть, попробовать подойти к делу "театрального убийцы" с другого конца?

…Корабли шли, убрав все паруса, кроме бушпритных, подгоняемых легким бризом, едва ощутимым в фиолетовом мраке тропической ночи. Впереди скользил наскоро сделанный брандер с шестью добровольцами. Где-то там был еще не обнаруженный никем неприятельский корабль, приготовившийся к нападению. Следовало его опередить и нанести сокрушительный удар…

* * *

– Вообще-то я уже собирался уходить, вы даже не позвонили, ладно, проходите. – В мастерской было светло и пахло свежим деревом. Несколько резных рам стояли прислоненные к стене.

– Нет, нет, сюда. Тут, правда, не очень убрано, не успел. Какой чай вы любите – цейлонский или индийский? А с мятой, не возражаете?

– Спасибо, – Катя как будто бы попала в деревянную избу. Здесь все было сделано из дерева: грубо сколоченные табуретки, широкий массивный стол, ложки, висевшие на стене, оклеенной светло-коричневыми обоями.

– Переехал сюда недавно, еще не освоился. – Невысокий худенький мужчина суетился и расставлял перед Катей вазочки с вареньем и печеньем, коробку шоколадных конфет.

Она почувствовала неловкость.

– Да не надо, прошу вас, я ненадолго.

– Нет, нет, вы – моя гостья… – Ярко-оранжевый чайник издал оглушительный свист, и через минуту перед Катей дымился ароматный чай с мятой.

– Вы… от нее… Как… она? – Пальцы мужчины жили своей собственной, самостоятельной жизнью: они крепко сжимали пустую кружку, легонько барабанили по поверхности стола и заметно дрожали, когда распрямлялись.

– Ничего, я, правда, близко не общалась с ней, – Катя старалась не смотреть мужчине в глаза. Она знала, как тягостно отвечать на дотошные расспросы людей, когда они хотят узнать любые, даже самые незначительные подробности из жизни бывших жен или мужей, подруг, возлюбленных. "Что я могу ему сказать, ведь я ее почти не знаю, а врать – неудобно". Расскажите мне о ней, – мягко попросила Катя, – какая она…

– Необыкновенная. – Мужчина поднял на Катю глаза. В них стояли слезы. – Необыкновенная, – повторил он, – такая ранимая, нежная. Это с виду она кажется излишне строгой и неприступной, но это не так, это – маска, которую она надевала с детства. В ней все время жила маленькая девочка, доверчивая, беззащитная. Дюймовочка из детской сказки. Хотите, я покажу вам ее портреты?

Катя прошла за ним в соседнюю комнату.

– Вот, смотрите, нет, не то… Сейчас найду, подождите… Где-то здесь… – Художник рылся в углу. – Вот.

В темном лесу царил мрак. Плотные ветви деревьев не пропускали солнечного света, деревья смыкались над поляной, где росли колокольчики, робко синевшие в густой траве. И откуда-то издалека бежала тропинка, по ней шла девочка, смотревшая прямо на Катю. Ей показалось, что сейчас девочка заговорит и ее звонкий хрустальный голосок серебристым эхом разнесется по притихшему лесу. Большие карие глаза смотрели серьезно и спокойно. Не помня себя, Катя протянула руку и коснулась полотна.

– Такой она и была. Маленькая, серьезная Дюймовочка.

– Красивый лес.

– Это парк в Алупке, где она любила гулять. Она рассказывала мне о нем, о гималайских кедрах, правда, там нет колокольчиков, но это уже моя творческая фантазия. Она любила эти цветы, и я дарил их… разыскивал сам в подмосковных лесах и… привозил… – Голова мужчины странно дернулась.

– Она давно… дружит с Эллой Александровной? – Катя по-прежнему смотрела на картину: доверчивая Дюймовочка, шагающая неизвестно куда…

– Да, она каждый год с родителями отдыхала на… юге, в Алупке, там и познакомилась с ней и они стали закадычными подругами. Она любила ее… очень. Играли в какие-то смешные игры. Придумали себе братство Розы и Креста. С ними был еще один друг, мальчик, он был рыцарем для юных принцесс. Они убегали в парк, потом отдыхали среди роз, около которых стояла – она мне описывала – старая темная скамья. "Паломнический путь рыцаря" – так назвали они эту скамью. Смешные дети! Но она так любила все это вспоминать. По-моему, это было одним из самых ярких впечатлений ее жизни. Она была так не похожа на… других! – мужчина говорил отрывисто, словно слова причиняли ему физическую боль.

– Она была неразлучна с подругой… – задумчиво сказала Катя.

– Потом там случилась какая-то трагедия, смерть. Я плохо все это помню, мысли путаются, я помню только то, что касалось ее, что… о ней… Потом она как-то встретилась с подругой. У нее уже был маленький херувим, белокурый ангелочек, которому угрожала опасность.

"Рудик – херувим? Нудный, монотонный голос, бесстрастное лицо. Убийца, спасший мать". Катя ощутила какую-то странную тяжесть, ей стало трудно дышать.

– Мы были счастливы… эти годы. Пока в нашу жизнь не вошла она.

– Элла? Она была против вас? Вы… ей не нравились?

– Ах, это все не то, нравился – не нравился… Дело было в другом. Она требовала абсолютного служения себе, не терпела никаких полутонов, черное для нее было черным, а белое – белым. Она была настоящим Молохом, который требовал все новых и новых жертв. Жрица языческого культа.