Смерть сердца

Эдди с каменно-белым лицом сказал:

– Сейчас же меня отпусти!

Порция повалилась назад, инстинктивно вскинула голову – убедиться, что дуб по-прежнему стоит вертикально. Она сжала руки – когда она вырывалась из хватки Эдди, ладони ожгло грубой тканью пальто. Последние капли слез набухали у нее на лице, утратив разбег, застывали саднящими пятнышками, она порылась в карманах пальто, сказала:

– У меня платка нет.

Эдди вытащил не меньше ярда шелка, он держался за один кончик носового платка, пока Порция, высморкавшись в другой его край, прилежно утирала со щек слезы. Словно заботливый призрак, чьи прикосновения бесплотны, Эдди заткнул Порции за уши влажные прядки волос. Затем он печально поцеловал ее – поцелуй отозвался двойной их вечностью, а вовсе не тем, что было сказано сейчас. Но она испугалась того, что набросилась на него, что она его ранила и предала, а потому отшатнулась от поцелуя. Какая-то зябкая дрожь передалась от земли ее коленям; стена орешника, испещренная светлыми листьями, подергивалась у нее перед глазами, будто лес, мелькающий в окне поезда.

Когда они снова уселись на траву – теперь где-то в ярде друг от друга, Эдди вытащил из кармана пачку «Плейерс». Сигареты были мятые.

– Вот, смотри, что ты еще натворила, – сказал он, но все равно закурил.

Из его ноздрей поплыли ниточки дыма, во мху зашипела, остывая, задутая спичка. Докурив, он выкопал небольшую ямку и похоронил в ней еще живой окурок, но этому предшествовали несколько целительных минут.

– Ну, крошка, – сказал он с присущей ему легкостью, – Анна тебе, наверное, рассказывала, какой Эдди невротик.

– Это она так говорит?

– Тебе лучше знать, это ведь ты с ней полгода прожила.

– Я не всегда слушаю, что она говорит.

– А надо бы. Иногда она попадает прямо в точку… А знаешь что – давай-ка взглянем на нас с расстояния? И будем тогда думать, какие же они счастливые! Мы молоды, на дворе весна, вокруг лес. Так или иначе, но мы любим друг друга, и у нас впереди – господи, помилуй! – целая жизнь. Слышишь, как поют птицы?

– Я их почти не слышу.

– Их тут почти и нет. Но ты должна их слышать – подыграй мне. А чем вокруг пахнет?

– Горелым мхом, ну и остальным лесом.

– И что же подожгло мох?

– Ох, Эдди… Твоя сигарета.

– Да, сигарета, которую я выкурил, сидя в лесу подле тебя – милой моей крошки. Нет-нет, только не вздыхай. Гляди лучше, как мы с тобой сидим под старым дубом. Чиркни, пожалуйста, спичкой: я еще покурю, а вот тебе не стоит, ты еще слишком мала. Не только у Дикки, но и у меня есть свои принципы. Мы не водим тебя по барам, и нам нравится та нездоровая благочестивость, которую ты в нас вызываешь. Эти фиалки должны украшать твои волосы – ах, Примавера, Примавера, – и зачем только они обрядили тебя в этот жуткий бушлат? Дай руку…

– Не дам.

– Тогда сама посмотри на нее. Мы с тобой кому угодно сердце разбить можем – с чего бы нам тогда жалеть свои? Мы утонули в этом лесу все равно что в море. Так что, конечно, мы счастливы, с чего бы нам быть несчастными? Подумай об этом, когда я вечером уеду.

– Вечером?! Ой, но я думала…

– Мне завтра утром на работу. Так что очень даже хорошо, что мы с тобой сейчас счастливы.

– Но…

– Никаких «но».

– Миссис Геккомб огорчится.

– Да, я не буду больше спать в ее славном чуланчике. Мы завтра не проснемся под одной крышей.

– Не верится, что ты вот так приехал и уехал…

– А ты спроси Дафну, она тебе точно скажет.

– Эдди, не надо, пожалуйста…

– Почему не надо? Надо же нам о чем-то разговаривать.

– Не говори, что мы счастливы, с этой жуткой улыбкой.

– За свои улыбки я не отвечаю.

– Давай еще пройдемся?

Взбираясь по узким тропинкам, раздвигая ветви орешника, продираясь сквозь кусты, они вскарабкались на холм. Отсюда было видно всю округу. Сбегавшее по лесистому скату солнце золотило бело-зеленую пелену набухших почек, в теплой полуденной дымке остро чувствовался смолистый запах. На юге – мелово-синее море, на севере – ровная пустошь, и еще они увидели проблеск железной дороги. Их души взмыли к самой вершине жизни, будто пузырьки. Эдди подал Порции руку, Порция положила голову ему на плечо и, закрыв глаза, стояла рядом с ним в лучах солнца.

Пока они, забравшись на самый верх автобуса, ехали в Саутстон, Эдди вытаскивал у Порции из волос ниточки мха и радужные чешуйки почек. Он провел гребнем по волосам, передал гребень Порции. Воротничок у него смялся, ботинки выпачкались в грязи. Что он, что она были без шляп, а Порция еще и без перчаток. Для «Павильона» – недостаточно нарядно. Но пока автобус катился вдоль набережной, оба они повеселели, наслаждаясь поездкой в огромной, светлой и тряской стеклянной коробке. Эдди курил одну за другой, Порция опустила стекло и, выставив наружу локоть, высунулась из окна. Морской ветер дунул ей в лоб, она снова попросила у Эдди гребень. На подъеме в Саутстон, пока автобус переключал скорости, они поглядели на часы: всего пять вечера, они еще успеют выпить чаю до прихода остальных.

– Я пыталась узнать у Дафны, когда людям хочется дружеского общения.

– Дурочка, и как тебе только это в голову взбрело?