Смерть сердца

Миссис Геккомб стукнула в стеклянную перегородку, и таксист, который уже и так замедлил ход, насмешливо вздрогнув, резко затормозил. Все вылезли из машины, Порция взяла свертки, которые не могла унести миссис Геккомб, таксист шел за ними и нес чемоданы. Они вскарабкались по крутому галечному склону и оказались у последнего в ряду дома. Миссис Геккомб показала Порции набережную. Море вздымалось, секущий ветер сдергивал с нее шляпку. Красные волны гальки набегали на асфальт, в воздухе стоял бодрящий соленый запах. Вдоль горизонта медленно плыли два парохода, но на набережной не было ни души.

– Надеюсь, тебе здесь понравится, – сказала миссис Геккомб. – И, надеюсь, свертки не тяжелые, донесешь? К дому нельзя подъехать, мы живем у самого моря.

Чтобы добраться до «Вайкики», дома миссис Геккомб, им пришлось еще с минуту идти по набережной. Из-под живописной красной крыши с разных этажей глядели окошки – одно распахнулось, ветер яростно трепал линялую занавеску. Фасад дома – из-за веранды, стеклянной входной двери и пузатого эркера – казался почти прозрачным. «Вайкики», почти целиком выстроенный из стекла и губчатой белой штукатурки, бесстрашно глядел на море, словно бы подзадоривая стихию разнести его вдребезги.

В полумраке за дверью Порция разглядела горевший в камине огонь. Миссис Геккомб три раза постучала в стеклянную дверь – был тут и звонок, но он висел, вывалившись из паза, на длинной и перекрученной проволочной пуповине, – и в гостиной показалась маленькая горничная, оправляя огромные манжеты. Она отворила им дверь с довольно надменным видом.

– Ключ-то у меня есть, – сказала миссис Геккомб, – но тебе, Дорис, практика не помешает… Я всегда запираю дверь, когда ухожу, – сообщила она Порции. – Тут побережье все-таки, не деревня… Так, Дорис, это вот юная леди из Лондона. Помнишь, что ее вещи нужно отнести к ней в комнату? А вот молодой человек как раз заносит рогожку. Помнишь, куда я тебе велела ее положить?

Пока миссис Геккомб расплачивалась с таксистом и благодарила его, Порция вежливо оглядывала гостиную, то и дело опуская глаза, чтобы никто не подумал, будто она так и пожирает ими все вокруг. На набережную уже опустились сумерки, но комната еще хранила отражавшийся от воды свет. Запах весны отыскался в корытце с голубыми, едва расцветшими гиацинтами. Одну стену почти целиком занимали двустворчатые окна, которые выходили на веранду, но сейчас были закрыты. Бросив торопливый взгляд на веранду, она увидела плетеные стулья и пустой аквариум. В другом конце комнаты на коричневых изразцах пылали отблески щедрого огня, сильнее всего блестел радиоприемник. Напротив окон – застекленный книжный шкаф, набитый книгами и при этом откровенно закрытый, явно служивший только зеркалом для вида на море. Синяя шенильная портьера, вылинявшая светлыми полосами, закрывала арку, через которую, наверное, можно было выйти на лестницу. Кроме этого Порции удалось мельком увидеть переносной граммофон в алом футляре, поднос с кистями и красками, наполовину разрисованный абажур и гору журналов. Два продавленных кресла и такая же козетка стояли квадратом возле камина, раздвижной столик был уже накрыт для чая. Накрыть-то он был накрыт, но блюда для пирожных стояли пустые – пирожные миссис Геккомб как раз вытряхивала из бумажных пакетов.

За окнами продолжало независимо насвистывать море, и все равно казалось, что оно лишь пристройка к гостиной. Укладывая перчатки на кресло, Порция вдруг поняла, что тут всем хватало места. Потом она узнала, что Дафна называла эту комнату салоном.

– Деточка, ты не хочешь подняться наверх?

– Не сейчас, спасибо.

– И даже в комнату не заглянешь?

– Ничего, я потом.

Отчего-то миссис Геккомб восприняла это с заметным облегчением. Когда Дорис принесла чай, та тихонько сказала:

– Значит так, Дорис, насчет рогожки…

Приготовившись пить чай, миссис Геккомб сняла шляпу, и Порция увидела, что ее волосы, будто листья артишока, растут, кажется, только вверх: правда, они были увязаны в плоский пучок и накрепко пришпилены к голове. Из-за этой прически выражение лица миссис Геккомб почему-то казалось еще более изумленным. Однако человеком она оказалась милейшим. Она так откровенно говорила с Порцией и столько ей всего рассказала, что Порция, привыкшая к методам Виндзор-террас, стала думать, так ли уж это осмотрительно – тогда у них уже к концу первой недели не останется тем для разговоров. Ей еще предстояло узнать, что между женщинами близкое знакомство часто завязывается от обратного: начинается с откровений, а заканчивается светскими разговорами, которые ведутся с прежним уважением. Миссис Геккомб рассказывала истории о детстве Анны в Ричмонде, подбавляя в них беспомощных красивостей. Потом сказала, какое это, мол, несчастье – двое деток, которых у Анны так и не появилось. Порция ела пончики, песочное печенье, фруктовый кекс и глядела не на миссис Геккомб, а на исчезающее море. Она думала о том, какой уютной эта ярко освещенная комната видится с набережной, о том, до чего на улице темно, и даже позавидовала самой себе.